Надежда Нелидова: Мачо

Когда одноклассницы, студентки уже, корпели над учебниками и курили в университетских туалетах (кое с кем из сокурсников уже завязывались робкие романы, и даже была одна ожидающая ребенка пара, которая, не веря в собственное счастье, приняла от коменданта общежития ключ от комнаты в конце коридора у туалета), в это самое время Леночка прописалась у бездетной столичной тетки, устроилась в райвоенкомате делопроизводителем, где успела встретить(производил с целой свитой офицеров проверку), страстно влюбить и женить на себе бездетного вдовца сорока пяти лет, военнослужащего в чинах. Пройтись по улице Горького под руку с седовласым величественным мужем – это было не с курсантиком прошвырнуться по улочкам родного городка.

И поселилась Леночка в лучшем районе столицы, в квартире с паркетами и высокими потолками, в розовом доме с башенками, взметнувшимися под самое небо, как и полагается принцессе.

В один из своих приездов мать, под старость вновь игравшая в восторженную девочку, капризно пожаловалась, что у нее не все хорошо со здоровьем, районные врачи рекомендуют жить поближе к столичным профессорам.

На это Леночка, вернее, Елена Андреевна, отставив позолоченную ложечку, которой насыпала заварку в серебряный чайник, с таким изумлением взглянула на мать, что та живо осеклась.

Елена Андреевна нигде не работала. Муж был на девятнадцать лет старше ее. А чтобы старый муж, генерал, носящий Геройское звание, заставлял юную хорошенькую жену зарабатывать на хлеб – это, знаете, и слов нет, в это никто и не поверит.

Поэтому о работе и о тех, кто ею занимался, у Елены Андреевны было смутное представление, вроде как о некоей колеблющейся производственной массе, как о сером тумане.

Когда в одиннадцать часов утра она нежилась в просторной, на полспальни, кровати и дикторы радио из соседней комнаты свежими жизнерадостными голосами сообщали об успехах на заводах и фабриках страны, о тоннах высококачественной стали и километрах крепкой пряжи, ей неизменно рисовалось одно и то же: громадный гулкий зал, грохочущие машины и бедненькие человечки, все в комбинезонах, все на одно лицо, делающие что-то однообразное, непонятное и потому пугающее Елену Андреевну.

В эти минуты она особенно ощущала, как мягка и невесома пуховая перина, в которой утопало ее тело, как толсто и тепло верблюжье одеяло, каким тонким, свежим, душистым бельем она окутана. Елена Андреевна, балуясь, начинала энергично шевелить кончиками розовых пальчиков на ногах, блаженно сжимая и разжимая их, и тихонечко смеялась.

А ведь кто-то пять часов назад вставал по звонку будильника, выходил в черноту морозной ночи, садился в промерзший угарный автобус, а потом начинал работать – и это на весь день… Бр-р, с ума можно сойти!

Елена Андреевна была освобождена и от обязанностей домашней хозяйки. В доме мужа уже восемнадцать лет жила домработница – не какая-нибудь грубая деревенская тетка, а Лидия Михайловна, миниатюрная старушечка с сухими натруженными ручками, всегда в клеенчатом фартучке, в треснувших от старости, но начищенных лакированных туфлях, в капроновых чулках. Переделав утренние дела, она садилась с «Аргументами и фактами» в кресле в прихожей, ожидая хозяина, чтобы помочь ему снять шинель, расстегнуть китель, подать тапочки и горячий обед.

Но вы ошибаетесь, если думаете, что Елена Андреевна скучала. День ее был заполнен до отказа, и к вечеру она страшно уставала.

Все утро Елена Андреевна занималась гимнастикой. Каждое упражнение носило название: «гибкий позвоночник», «осиная талия», «упругая грудь»…

И эти часы были не только не утомительны, но, напротив, были ее любимым временем суток. После упражнений она с ало горящими от напряжения и холода щеками (балконные двери распахивались настежь даже зимой), с высоко подымающейся грудью, стояла, с наслаждением ощущая в себе каждую звонко поющую косточку, унимала и никак не могла унять дыхание.

К этому времени ее уже ждала ванна, которую готовила Лидия Михайловна, в воде нужной температуры были разведены шесть колпачков благоухающей французской пенки.

После ванны она запиралась в спальне, задергивала на окнах портьеры, включала бра – два розовых колокольчика, заливающих спальню мягким яблочным светом и становилась перед большим трюмо. Всего минуту стояла она перед ним, но этого было достаточно, чтобы зеркало в который раз было вынуждено признать:

Читать дальше