Йицхак Ави-Давид - Рассказы израильских писателей

Тут в разговор вмешался хахам Тарфон:

— В каком смысле подготовиться? Видимо, ей надо кое-что купить и сшить себе… А если у нее не на что?

— Ну да, конечно… Хахам Тарфон выдаст тебе десять золотых лир, чтобы ты могла сшить себе все, что нужно. И две лиры он даст тебе на лечение зубов… Но пока надо делать все в полной тайне, дабы ни одна живая душа не проведала ни о чем раньше срока. Даже мои домочадцы до поры до времени ничего не должны знать…

Явив перед Лорой во всем блеске свою душевную щедрость и великодушие, досточтимый Яков Алуф спросил в заключение, как бы испытывая ее:

— Итак, что ты скажешь теперь? По душе тебе мои условия?

— Благодарю его святейшество за все сказанное… Сверх того, о чем вы говорили, я хотела бы добавить следующее. Не из-за богатства и почестей я даю свое согласие, хотя не скрою, что очень устала от жизненных забот. Я не хочу быть кому-либо в тягость, а главное — я считаю большой для себя честью, равной выполнению божьей заповеди, обслуживать его святейшество… Вот почему я согласна от всего сердца…

— Ты, дочь моя, не будешь никого обслуживать. Ты сама будешь госпожой в своем доме! Раввиншей!.. Итак, в добрый час, дочь моя.

— А не угодно ли вам будет составить договор о помолвке и все записать на бумаге? — обратился хахам Тарфон к своему шефу. — Тогда со всем этим делом будет покончено, и мы к нему больше не будем возвращаться.

— В этом нет никакой необходимости, — вежливо отклонил раввин совет своего помощника. — Меня вполне устраивает parole d’honneur [24] Слово чести, честное слово ( франц. ). … Вот тебе, дочь моя, рукз в знак полной договоренности. В добрый час, в счастливый час! — И он на европейский манер протянул ей руку.

Затем досточтимый раввин шутливо добавил:

— Я, понятно, не изменю своему слову. Но ты, дочь моя, если передумаешь, должна будешь уплатить штраф — тысячу золотых лир! Есть ли у тебя тысяча лир? За право стать раввиншей полагается ведь очень крупный залог… Ты должна знать, что тебя ждет… — и многозначительно добавил — Если говорить серьезно, я думаю, что ты не изменишь своему слову и не поставишь всех нас в неловкое положение.

— Тысячи лир у меня, понятно, нет, — ответила Лора в тон ему. — Но я полагаю, что в них не будет нужды. С тех пор, как я помню себя, я слов на ветер не бросала, и его святейшеству это должно быть хорошо известно…

Хахам Тарфон поднялся со своего места и попросил разрешения уйти. У него еще много всяких дел… А ведь здесь все ясно, все решено.

И он ушел. А досточтимый раввин еще долго и красноречиво говорил Лоре о их будущей совместной жизни. Лора его слушала очень внимательно, не перебивая. Наконец она поднялась, он тоже встал, протянул ей на прощание руку и наградил избранницу своего сердца горячим объятием и долгим поцелуем.

Лора затрепетала и побледнела. Ее ни на минуту не оставляло ощущение святости места, в котором она находится. Она торопливо вышла, полная небывалого душевного подъема и жажды жизни…

Вернувшись домой, она рассказала отцу, что все окончательно решено, и поведала ему все, что говорил ей раввин. Полар неторопливо зашагал в синагогу, опираясь на палку. Он шел туда специально, чтобы зажечь свечу во славу господню. В пути он все время вполголоса напевал стихи из псалмов.

Назавтра хахам Тарфон принес Лоре деньги, необходимые для подготовки к свадебному путешествию.

Когда Лора пошла в центр города и очутилась на шумной торговой улице, где были расположены самые большие мануфактурные магазины, ей пришлось умерить шаг, ибо ноги несли ее слишком быстро. Она летела, как на крыльях.

Все эти дни Лора жила как во сне. В ушах ее звучали ласковые слова раввина, а перед глазами мелькали волшебные видения, нарисованные им в столь розовых красках… Да, велико ее счастье, и слишком много в нем было явного, чтобы можно было его скрыть… Но она заслужила это счастье, ведь за сорок восемь лет жизни так мало было у нее светлых дней, так много страданий и мук. Она выстрадала свое счастье, и сейчас небеса отдают ей должное…

Лора шила себе платья и костюмы втайне от всех. Целую неделю ей удавалось скрывать это даже от своих, но больше таиться она не могла. Ей казалось, что есть что-то эгоистичное и нехорошее в том, что она скрывает все от родных, которые так много натерпелись из-за нее. Не уподобляется ли она тому бесчувственному человеку, который всем задолжал, а когда вдруг разбогател, скрывает это от людей и оттягивает расплату с теми, которые выручали его в тяжелые времена?..