Михаил Идов: Прощальная симфония

— Uchis', blуа, — сказал усатый младшему. Он поскреб нос, явно что-то прикидывая, и наконец придумал хороший ход: закинул правую ногу назад градусов на двадцать, будто готовясь завести мотоцикл, и ударил Оскара коленом в пах.

Хорошая новость состояла в том, что про боль в животе было забыто. Плохой новостью являлось все остальное. Несколько секунд спустя Оскар приоткрыл глаза, только чтобы увидеть, как старший милиционер встает со стула и приближается к нему с отеческой улыбкой.

— Ай-ай-ай, — покачал головой старший. Глаза его лучились сочувствием. Он положил правую руку на левое плечо Оскара и наклонился близко-близко, будто желая поделиться с ним секретом. — Ай-ай-ай.

Оскар учуял его дыхание — перегар с привкусом кариеса; в комбинации было что-то трюфельное. Из груди старика донесся сип и гул, приближаясь к поверхности, — бронхит, подумал Оскар. Затем милиционер резко запрокинул голову и плечи назад, целясь, и посадил прямо на грудь Оскару камею ярко-желтой слизи, в обрамлении крохотных слюнных пузырьков.

— Опа, — повторил усатый.

На сей раз Оскар начал брыкаться. Боль — одно дело, это — другое. Он должен был стряхнуть с себя этот омерзительный плевок во что бы то ни стало. Ему даже почти удалось обтереться о ближайший прут решетки, когда старший милиционер снова покачал головой — разочарованно, неодобрительно — и одним лаконичным боксерским джебом разбил Лунквисту рот.

Гладкую изнанку верхней губы Оскара рассек его же правый резец, залив язык вкусом моря и стали. Затем, потрясенный неизбежностью этого «затем» — мысленно охватив весь процесс от начала до конца с ясностью, больше похожей на приступ ясновидения, — Оскар ощутил, как зуб зашатался и отдал швартовы. В мозгу помутилось. Часть тела превратилась в инородный объект, сепаратистскую республику, и внезапная перемена статуса застала его врасплох. Оборзевший резец, твердый и легкий, с омерзительно желейной подкладкой, упал на отдернувшийся язык, звякнул о своих нижних кузенов (они его почувствовали, он их — нет) и лег на дно наподобие мятной лепешки. В течение секунды Оскар тешил себя бредовой иллюзией, что он сейчас рассосется. Зуб не рассосался, и теперь на повестке дня появилась новая задача — как от него избавиться.

Выплюнуть его в лицо агрессору представлялось заманчиво красивым жестом, по гарантировало геометрическую прогрессию насилия. Оскар осторожно спустил его на пол па ярко-красном шнуре. Отбившаяся капля нарисовала военный ранг на лацкане фрака. Хорошо, что я не на духовом инструменте играю, подумалось Оскару, вслед за чем ему явилась другая мысль.

— Руки, — попросил он. — Не трогайте мои руки.

— Хендз, — собезьянничал старик и внезапно добавил: — Хенде хох!

Два других милиционера заржали. Что за наваждение? Они что, говорят по-немецки? Может, это шанс — шанс вывести игру на более европейское поле?

— Ich… — начал Оскар.

— Их, — повторил за ним старший милиционер. — Их либздих! — Его товарищи загибались со смеху. Так, понятно, по-немецки они не говорят. Просто заучили где-то несколько фраз. И тем не менее. Это было… что-то. Это заслуживало повторной попытки.

Ich, — снова сказал Оскар сквозь слезы и накапал на пол перед собой красный полумесяц. — Ich spiele Bratsche. Brechen Sie nicht meine Hdnde, bine. Ich spiele Bratsche.

— Uh ty, — сказал усатый. — Bratcami zovyot. Младший милиционер, который до сих пор со значением хрустел костяшками пальцев, внезапно заколебался на помеченной кровью границе Оскарова личного пространства. Он завис в метре от Лунквиста, подступая и отступая, подступая и отступая, охваченный таинственной нерешительностью.

Оскар понятия не имел, что происходит и происходит ли вообще. Он только знал, что что-то сказанное им чудом вышло на нужную частоту, заполнило нужный пробел в мельтешащем хаосе.

Bratsche, — прорыдал он, хватаясь за волшебное слово. Отсутствие переднего зуба как-то даже улучшило его немецкое произношение звука «ш». - Ich spiele Bratsche.

Izbili bratcy, — сочувственно покивал старший милиционер. — Mda… Izbili bratcy.

Младший изумленно хрюкнул.

— Yopta… zagovoril.

— Blya, a shepelyavit-to как. Vo suka, a? — сказал усатый.

Далее последовало краткое и нервное совещание троицы. Старший шикнул на младшего и обменялся парой тихих, почти профессиональных на слух фраз с усатым. По прошествии еще одной оглушительной ферматы первый полез за ключом к наручникам, а второй одним раздраженным движением поднял и ткнул в лицо ревущему Лунквисту алый пластмассовый телефон со спутавшимся в дред курчавым шнуром.