Михаил Идов: Прощальная симфония

— Знаешь русский анекдот про ментов? — спросил Яша, злоупотребляя своим неожиданным статусом эксперта. Он придвинулся к Оскару поближе, заранее хихикая. — Принимают милиционера на работу, зарплата такая-то, распишитесь здесь. А он им: «Зарплата? Я думал, дают пушку, и крутись, как можешь».

Анекдот только подтвердил опасения Оскара. Он даже не потрудился изобразить улыбку.

— Не туда пялитесь, — сказал Гейб. — Пидоры. Он кивнул на девушку лет двадцати, стоявшую у передних дверей автобуса. Не переставая улыбаться заходящим музыкантам, она держала перед собой некий документ в планшетке, каждую страницу которого Вайскопф, сопя, подписывал. Прядь лимонадно-желтых волос, выбившись из-под вязаного берета, перечеркивала длинную бровь более темного оттенка. Ее твидовый жакет начинался на серьезной ноте, с квадратными плечами и широкими лацканами, и внезапно сходил на нет в районе бедер, где эстафету очень ненадолго перехватывала графитовая юбка. Все остальное состояло из ног — бесконечных ног в черных чулках, отливающих на коленях лиловым, как панцирь скарабея.

Оскар смотрел на нее так долго, что оказался в очереди последним. В автобусе незаполненным оставался лишь задний, шестиместный ряд; он, девушка и замыкающий Вайскопф расселись через место друг от друга. Оскар, правда, в силу не зависящих от него причин занимал полтора. Автобус затрясся, на секунду столкнув Оскара и его новую соседку еще ближе — тепловые ауры их щек чуть соприкоснулись, — и снялся с места.

— Привет, — сказала девушка по-английски. Ее «р» звучало как хруст лыжни, но тон был прямо из Малибу. В ответ Оскар запунцовел и квакнул.

— Простите, — поправился он. — Привет.

— Привет-привет. — Она засмеялась и, чудо, придвинулась поближе, сведя на нет оставшиеся между ними полместа. — Меня зовут Ольга. Для друзей Оля. Я работаю на ТВ-6.

— Здорово. Ты репортер?

— Сегодня я транзистор, — ответила Оля, пряча сбежавшую прядь под берет. — То есть транслятор. Переводчик?

— Да. И, видишь, не очень хороший.

— Ничего подобного, у тебя прекрасно получается, — возразил Оскар чуть быстрее и громче, чем намеревался. Краем глаза он видел, как впереди вертит головой Гейб Мессер.

— Ох, спасибо, — сказала Оля. — Я так волно-вуюсь.

Скорость, с которой пейзаж, одинаково унылый для всех аэропортов мира, сменился городскими видами восемнадцатого века, застала Лунквиста врасплох: шоссе без особых фанфар взяло вдруг и превратилось в старинный бульвар. Длинные приплюснутые здания, пролетающие по обоим бортам, были как на подбор горчично-желтого цвета, хотя точный оттенок горчицы варьировался от дижонской до американской. Время от времени за ржавыми воротами или в глубинах подворотен мелькали оборотные стороны тех же зданий, почерневшие и осыпающиеся.

Автобус подпрыгнул на ухабе — в багажном отсеке что-то упало и покатилось.

— Пожалуйста, скажите ему, — попросил Вайскопф Олю, указывая на водителя, — чтобы вел потише.

Оля гаркнула что-то, не вставая с места. Для Лунквиста вся русская речь звучала как слова cash transaction. Водитель пожал плечами и с чувством ударил по тормозам.

— А ты, — спросила Оля, не моргнув, — на что… во что играешь?

— В альт, — ответил Оскар. — Я играю в альт.

— Тебе не жалко, что Новый год… как это… наступает, когда ты на сцене?

— А я, не поверишь ли, успею сбежать, — сообщил Оскар. — Мы играем Прощальную симфонию Гайдна, знаешь такую? Там в конце музыканты уходят по одному. Сначала духовые, потом контрабасы, потом виолончели, потом я. В самом конце остаются только две скрипки.

— Хорошо, — кивнула Оля. — Может, пойдем вместе погуляем. Когда двенадцать, я хочу быть на реке. Река близко.

— Я тоже хочу быть на реке, — сказал Оскар.

Репетиция струнных в гостиничном конференц-зале пролетела в пересвеченном мареве. Оскар, должно быть, играл вполне прилично, так как не запомнил никаких слов в свой адрес. Затем он пошел прогуляться вокруг отеля, видел мост с четырьмя грифонами, заблудился, замерз, вернувшись, узнал, что пропустил торжественный ланч в честь гостей, и провел остаток дня в номере на неразобранной кровати рядом с дорожной сумкой Гейба, из которой высовывалась, как язык, длинная красная майка.

Когда около одиннадцати вечера автобус с сентпольской симфонией подъехал к Дворцовой площади, местный оркестр триумфально добивал «Увертюру 1812 года». Площадь, огромная и слегка выпуклая, вращалась грампластинкой вокруг центральной колонны с ангелом. Низ колонны проглотили полукруглые трибуны, на которых расположился оркестр; на экране за спинами музыкантов разбивалось на звезды и собиралось воедино, снова и снова, число 2000. Каждые несколько секунд экран выбеливало лучом прожектора. Оскар отследил его до небольшого вертолета, набекрень пришпиленного к лиловым небесам над дворцом.