Т. Корагессан Бойл: Мексика

– Что?

– Да здесь во всей этой стране маломерков не найдется никого выше метра семидесяти. Я уже заметил, – и расхохотался. Он просто не мог удержаться. – Криминальные элементы! – все еще тряся головой от смеха, Лестер повел Джину в ночь.

Считайте это расплатой за высокомерие.

Не прошли они и пары сотен ярдов – вокруг царила густая темнота, вдали на холмах, выли собаки, а звезды прочно заняли свои места на небосклоне, – как на них напали. Ничего общего с тем, как это много раз представлялось Лестеру, когда он плелся домой из закрывшегося бара на Двадцать четвертой улице в тайной надежде, что ему подвернется какой-нибудь незадачливый дерьмоголовый любитель подвигов, которого с полным правом можно будет порвать пополам. Никаких слов, никаких угроз типа: «У меня пистолет», «Гони кошелек» или «Это ограбление». Вот он бредет по пляжу, а его пьяная рука в предвкушении дальнейшего приятного развития событий покоится на плече Джины – и вот он уже лежит на песке, две пары обутых в остроносые ботинки ног жестоко и методично тузят его в лицо и по ребрам, а вокруг все замелькало и закружилось в вихре, словно в панике разлетевшаяся в стороны стайка мелких пташек. Послышался рык, проклятия, хруст кости – не иначе чей-то нос стал выглядеть иначе – это Джина, Джина Пума набросилась на нападавших и наносила им мощные и безжалостные удары кулаками. Он понял это, поднимаясь с песка, когда его внезапно перестали пинать. Хулиганье разбежалось.

– Ты в порядке? – спросила она, Лестеру даже сквозь шум волн было слышно ее ровное, чуть ускоренное дыхание.

Он выплюнул в ночь проклятие.

– Ублюдки! Сучье племя! Я убью вас!

Но это были лишь слова, пустые угрозы. Лестер это понимал. И что еще хуже – Джина тоже.

– Да, – наконец выдавил он.

Грудь тяжело вздымалась, в висках бился алкоголь и адреналин, вздувшиеся сосуды казались ему пульсирующими садовыми шлангами, змеившимися под кожей головы.

– Да, все о'кей… Мне вмазали по лицу… и по-моему… по-моему, сперли бумажник…

– Ясно, – странно спокойным голосом отметила Джина. – Ты уверен?

Затем она присела на корточки и, растопырив пальцы, принялась ощупывать песок.

Лестер присоединился к поискам, страшно обрадованный, что ему можно было пока оставаться на четвереньках. Бумажник? Да и черт с ним! Что ему какой-то там бумажник? Песок был приятно прохладным, и равномерный ритм прибоя передавался рукам самым непосредственным образом.

– Лес? – Джина уже встала и стояла над ним, заслонив звезды. Ему никак не удавалось разглядеть ее лицо. – Ты точно в порядке?

Откуда-то издалека до Лестера донесся его ответ:

– Да, все нормально!.

Ее голос был таким настойчивым, таким заботливым – голос подруги, жены, любовницы.

– Давай, Леб, пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. Это опасно.

– Хорошо, – сказал он. – Конечно. Я сейчас, ладно?

Свет был невыносимо ярким, его обжигающе-горячие лучи пробивались в щелки жалюзи. Проснувшись, Лестер обнаружил себя в своей постели – в своей мексиканской постели, в мексиканском отеле, в Мексике. Он был один. Без Джины. Так-то. Первым делом он посмотрел на часы. Вот они – сдавили запястье, словно браслет наручников, отделяя его обнаженное предплечье от мясистой розоватой кисти и безразлично показывая время; два тридцать два. Ладно. Он с трудом изменил положение тела с «лежа» на «сидя», осушил притаившуюся на ночном столике сразу за текилой пластиковую бутылку минералки и с минуту оценивал сложившуюся ситуацию.

Между ребрами, куда вчера ночью – как он начинал припоминать – многократно вонзались острые носы двух пар то ли туфель, то ли ботинок, Недовольно ворчала боль. Но это было сущим пустяком по сравнению с тем, что творилось с его лицом. Казалось, на нем не осталось ни единого неповрежденного участка, болело все – от лба до шеи. Он поднес руку к подбородку, и его пальцы уткнулись во что-то мягкое. Затем он попробовал пошевелить челюстью, но боль оказалась просто невыносимой. Правый глаз заплыл и не открывался, в голове без устали стучал молот, а горло сжимали спазмы тошноты. В довершение всего пропал бумажник.

Теперь придется позвонить и аннулировать все кредитки, а сам он – натуральный идиот, кретин. Лестер сочно обложил себя еще пару раз, но все же это был не конец света: у него еще было в заначке десять тонких хрустящих сотен, распиханных в разных, самых неожиданных местах в дорожной сумке, в сумочке с бритвенными принадлежностями и прочих небольших тайничках. Могло быть и хуже, подумалось ему, хотя и ненамного. Интересно, как он вчера добрался домой? Или его доставила Джина? При этой мысли он почувствовал, что сгорает от стыда.