Давид Шраер-Петров - Лгунья Ивановна в Париже

Шампанское было отменное. Мы полакомились паюсной икрой. Жюль принес бутылку светлого вина. Мы выпили по бокалу. Как только я или Мила напоминали весьма тактично о Наталии Борисовне: «Не забыла ли она название ресторана и т. п.?» — Таисия Ивановна отмахивалась от нас, посмеиваясь и уминая во всю салат с мясом лобстера, гусиный паштет или заливное из осетрины. Откуда в Париже осетрина? Вот они, нерушимые русско-французские связи! Все было безумно вкусно, и вино лилось рекой, сначала белое, а потом красное. Это замечательно соответствовало шутке о белой и красной эмиграции русских в Париже. Правда, если с белой эмиграцией все ясно, то откуда красная? Не назвать же красными кучку диссидентов из бывшего Советского Союза. К тому же, в основном евреев. Правда, чаще всего крещеных, но все-таки евреев, а не внуков белых эмигрантов. Поэтому — красных. Мы болтали обо всем на свете. Но как только разговор касался еврейской темы, Таисия Ивановна замолкала, надолго погружаясь в очередное блюдо. На этот раз — кроличье рагу. Честно признаюсь, что я никогда ничего подобного не пробовал. Мясо таяло во рту. Соус возбуждал желание есть снова и снова, а бургундское вино омывало вкусовые рецепторы, как омывают воды фонтана мрамор античных красавиц. В какой-то момент я пересилил себя, как наркоман, с трудом оторвавшийся от кальяна с опиумом, и снова напомнил Таисии Ивановне о переводчице. «Вы правы. Пойду позвоню ей из бара», — несколько раздраженно ответила она. Напомню читателю, что в то время (начало девяностых прошлого столетия) мобильные телефоны не были еще в ходу, и звонить приходилось из домашних телефонов, служебных, телефонов-автоматов или из таких обще-любезных мест как бары. Мы старались даже не переглядываться с Милой, отложив вилки-ножи и ожидая возвращения из бара издательницы и одновременно нашей ресторанной гостьи.

Таисия Ивановна вернулась к нам, как триумфатор возвращается к обожающим согражданам. «Закажем кофе с пирожными — здесь изумительные эклеры — и я вам расскажу о потрясающей новости!» Мы заказали. Нам принесли. Мы приготовились слушать. «Наталья Борисовна совсем была готова вызвать такси и ехать к нам, как из Ниццы позвонил Г-ский и срочно потребовал ее к себе вычитывать верстку романа, который выходит в издательстве „Галлимар“. Номер в гостинице забронирован, и она едет ночным поездом.» «А как же…?» — вырвалось у меня. «Когда вы возвращаетесь в Штаты?» — «Через неделю». — «Ну, времени предостаточно!» — как ни в чем не бывало ответила Таисия Ивановна, заглядывая в счет, принесенный официантом и который я горестно и безуспешно изучал, надеясь, что при переводе (опять проблема перевода!) с франков на доллары цена за ужин окажется не такой разрушительной. «Надо сказать, что в солидных парижских ресторанах цены держатся почти на одном уровне долгие годы», — сказала Таисия Ивановна. «На стабильном и высоком!» — добавила Мила. — «Да, именно! На стабильном и высоком. При том, что качество пищи никогда не ухудшается. Даже во время оккупации, по словам моего покойного отца, можно было симпатично пообедать на Монпарнасе». — «Так вы находились в Париже во время немецкой оккупации?» — «Вынуждены были. Отец участвовал в Сопротивлении, формально оставаясь директором банка. А мы с братом (дети девяти и семи лет) и покойная мама создавали для нацистов иллюзию нормальной французской семьи, и тем самым отводили от дома всяческие подозрения. Отец очень помогал Сопротивлению деньгами и советами. У нас даже первое время скрывалась вдова поэта Х-вича, пока ее не арестовали и не депортировали в Германию как еврейку». Таисия Ивановна потребовала еще чаю и новую порцию пирожных. В том числе миндальных. «И ваша семья продолжала жить в Париже, как ни в чем не бывало, когда несчастная вдова поэта Х-вича была у порога газовой камеры?» — спросила Мила. — «Но ведь не идти же нам за ней, коли мы не евреи!»

Вечер, провалившийся из-за отъезда моей потенциальной переводчицы в Ниццу, и практически погребенный под каменными плитами громадного счета, грозил было завершиться нашим полным разрывом с Таисией Ивановной из-за горячечного стремления Милы к выяснению правды до конца. Я смотрел на жену с мольбой, поглаживал ее руку, намеренно кашлял и тому подобное, пока она не оставила Таисию Ивановну в покое. Правда, и сама издательница альманаха, в котором я теперь и не надеялся напечататься, делала вид, что ядовитые вопросы Милы относятся к иному лицу.