Леонид Соловьев: Девяносто шестая женщина

– Мы не выпустим!

Отум-биби загородила собою дверь.

– Мы его не выпустим! Пусть он стреляет в меня, подлец этакий. Женщины, мы не выпустим!

Она откинула сетку. Ее багровые щеки дрожали, пот каплями оседал на бровях и на верхней усатой губе.

– Закройтесь! – тревожно крикнул Садык. – Закройтесь, он выстрелит! Я приказываю! Закройтесь! Я приказываю!

Она, разъярившись, ничего не слушая, ругалась последними словами, как на базаре. Толпа зашевелилась, загудела низко и грозно, единой грудью.

– Не смейте! Что вы делаете! – надрывался Садык, весь бледный, а по чайхане как будто пошел черный гудящий ветер, поднимая все покрывала.

Выстрел, второй, оба по Садыку, оба – мимо. С полок посыпались белые черепки.

– Вот он!

Серая закутанная фигура одиноко прижалась к стене – басмач! Садык вскинул револьвер, но выстрелить не успел. Десятки женских рук сразу вцепились в басмача, сорвали покрывало, и когда Садык пробился, наконец, через толпу, басмач с окровавленным, исцарапанным лицом уже лежал на земле, а револьвер его валялся рядом. Женщины держали за руки и за ноги Али-Полвана. Отум-биби всей тяжестью навалилась ему на грудь. Прибежали охотники, связали его, повели в сельсовет. Он шел, покачиваясь, как пьяный, конец его рыжей бороды касался рубахи. Женщины в горестном молчании несли за ним свою раненую подругу.

Здесь можно поставить точку. Я рассказал эту историю, ничего не прибавляя и не убавляя, с единственной целью объяснить читателю, почему Садык Ходжаев после пяти выговоров вдруг получил повышение и почему все девяносто пять женщин горного кишлака Чорак ходят открытыми. Упомяну еще о раненой женщине: имя ее Саадат, что значит по-русски «счастье». Через месяц она выписалась из больницы и вернулась в родной кишлак с богатыми подарками от райкома и райисполкома. Али-Полван был расстрелян в Коканде.