1 ...6 7 8 10 11 12 ...17 – Ты красивая, – прошептал Макс в беззвучной тишине.
– И вкусная, – прошептала я одними губами.
Он улыбнулся не по-голливудски, а мягко, глазами, по-русски, и поднес мою руку к губам. Я почувствовала каждую неровность его губ, как будто просканировала их эхолотом, почувствовала, насколько они совершенны. Крокодилы застыли неподвижно, как в стоп-кадре. Когда мы снова на них посмотрели, они открыли пасти и поползли еще живее. В двадцати метрах от нас повис вертолет со спущенной до земли веревкой, крокодилы поднимали головы, пытаясь ухватить ее зубами. Веселый вертолетчик махал нам рукой: мол, давайте, забирайтесь скорее, а то мы улетим отсюда.
Макс схватил меня за руку, и, не глядя под ноги, мы пошли по спинам крокодилов вдоль хребта, дойдя до хвоста, перепрыгивали на соседнюю спину, чтобы не угодить в пасть. Босые ноги иногда скользили по неровной, холодной, отвратительной спине, но Макс вовремя подхватывал меня под руку, и мы двигались дальше. Обхватив конец веревки и обернув ее вокруг руки, другой держа меня за талию, он, как Рембо, подтянулся на одной руке. Я поджала ноги, и зубы огромных крокодилов царапали пятки. Нас быстро подняли на борт. Сердце колотилось о грудную клетку птицей. Я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела себя: как же дорого мне стало мое лицо…
Мама на кухне взбивала воскресный омлет, и я навсегда потеряла нить сна…
Будни даны человеку для того, чтобы в воскресенье он научился высвобождать всю свою креативную жизненную энергию. Обязательный ритуал – вот что сделает этот день особенным! Для меня воскресенье навсегда будет связано с Амитой, моей единственной и очень близкой подругой. Я специально не знакомила вас с нею, чтобы посвятить ей целую главу.
Каждое воскресенье на завтрак мама делает омлет, это блюдо содержит как раз тот максимум операций, которые она может безошибочно освоить, и поэтому делает его с воодушевлением. Взбивание яиц всегда с новым ритмом, та-та, та-та-та. Именно этот звук стал опознавательным сигналом волшебного дня! Еще это означало, что хватит обниматься с подушкой, играть со светом, с помощью которого, если медленно закрывать и открывать глаза, можно миксовать реальность и сон: окно с кусочком облака, похожего на нос крокодила, и пасть, раскрытая во весь обзор, сотни желтых клыков из сна. Нога тридцать восьмого размера с длинными розовыми пальцами торчала из-под одеяла и казалась очень далекой. Я вытянула ее, как в балете, и впервые полюбовалась выворотом стопы. Зря, наверное, мама меня не отдала в балет лет в пять.
Зеркало в ванной было уже более благосклонно ко мне. Я впервые внимательно рассмотрела свое лицо. Дорогие мои глазки, ротик, носик, никогда больше не покидайте меня, обещаю, буду любить вас и заботиться.
Мама всегда дома ходила в широких штанах с низкой посадкой и резинками внизу, накладные карманы на бедрах, по-видимому, должны были увеличивать их объем, футболка с длинными рукавами, которую на уроке технологии я раскрасила батиком, сделав на спине из прорезей сердечко, всегда сползала с одного плеча. Волосы у нее русые, пушистые, собранные в пучок, вокруг лица выбиваются, образуя нежное обрамление. Когда мама в хорошем настроении, она прехорошенькая.
– Привет, милая, – мама даже пропела, выкладывая реально аппетитный омлет в тарелку.
– Привет, мамуль. Мы с Амитой сегодня хотим сходить на выставку Модильяни в музее Фаберже, дашь денег? Просить деньги у кого бы то ни было отвратительно, стараешься это сделать непринужденно, но всегда получается крайне фальшиво. Дети мечтают стать взрослыми, устав от этого ощущения. Интересно, отличается ли чувство траты своих денег от траты денег чужих?
– Конечно, милая. Тысячи хватит? – мама больше считать не умела, у нее было в арсенале только два калибра – сто рублей и тысяча. Это касалось всего: если я хотела купить себе новые брюки, мне приходилось либо экономить на обедах (это сто рублей), либо искать брюки за тысячу.
– Да, конечно! – у меня была заначка от Люси, если что.
Ступеньки, ступеньки, тяжелая бурая дверь, писк домофона, немного усилий – и перед тобой открывается светлый, нежный, свежевоздушный мир воскресенья. После темного, вонючего тамбура подъезда дневной свет слепит глаза. Все это напоминает христианское представление смерти: живешь в темноте невежества и удушья – белый тоннель – слепящий свет – и неиссякаемая радость от попадания в рай! Таков образ воскресения в моем сознании!
Читать дальше