Татьяна Федорова - Дженга

– Козы помнят свое потомство всю жизнь, в отличие от других животных. Вот встретятся коза-мать и коза-дочь и радуются до слез. Человек думает он всех умнее, но некоторые не умнее козы. Я вот со своей Розочкой обо всем могу поговорить, а с человеком – не факт. Бывает, слушает меня, уши вперед торчком, в глаза смотрит, а если что непонятно, так и скажет: «Повтори!» – я обязательно повторю. Сама калитку научилась открывать. Выйдет со двора, пощиплет траву за забором, и обратно. А человек – учат его, учат в школе, а он, как дровосек, пустой, ничего не понимает…

Монолог деда прервался звонком мобильника, начинался новый день.

Суббота. Расписание по СанПиН не было отягощено математикой, русским языком, физикой и химией, остальные предметы казались малообязательными, поэтому ровно половина класса решила вопрос по-еврейски, назначив шестой учебный день выходным. А я люблю субботу, это такой плавный переход от сумасшествия учебной недели к воскресенью, размытая граница «надо» и «хочу». Лариски в этот день нет, и в школу можно особо не спешить, за пять минут до звонка вполне достаточно. Я вообще не приверженец резких движений с утра, люблю еще полчаса поваляться, вызывая из зыбкой памяти фрагменты сна. Особенно приятно вспоминать полет, ладонь Макса на животе, чувство невесомости, его дыхание на волосах.

В утренний ритуал входило построение прогнозов на день. Макс, конечно, в субботу еврей, он никогда не ходит. В классе будет двенадцать человек. Павлик опять придет на урок с похмелья. С физры, как обычно, отпустят.

Зеркало не было моим товарищем, и то, что я видела в нем, мне не особо нравилось. Лоб низковат, нос великоват, хорошо, хоть глаза не расставлены к ушам. Ну, может, губы красивые, да, папины, с красным ободком. Волосы обыкновенные, цвет ни то ни се, серый какой-то, немодная длина – по плечи – я все равно их убираю в хвост. Затянутые вверх, как я себя убедила, немного увеличивают лоб. Парикмахерша как-то сказала, когда я попросила отрезать челку:

– Тебе челку нельзя, лоб низкий.

Мне кажется, работники этой сферы посланы на землю, чтобы говорить людям правду, может, они сами от этого страдают, но не могут иначе, такова их миссия.

Плечи у меня угловатые, вроде от шеи идет плавная линия, а потом, как трамплин, взмывает, дальше – сплошные кочки, такие же и коленки. Про все остальное трудно сказать, его, по сути, почти нет, – так, анатомия.

Девчонки уже давно красят ногти, ресницы, носят, хоть и запрещено, длинные серьги, пожалуй, и ноги бреют, а я отношусь ко всему такому, как к мусорному ведру: трамбую, накапливаю и, когда наступает предел, вяло действую.

Но сегодня было все как-то иначе. Теперь в мое тело вселилось и пока еще не обустроилось ощущение прекрасности. Я даже замерла с щеткой во рту и наклонилась к зеркалу ближе: глаза и вправду стали красивее – в чистом белке плавала темно-серая блестящая галька с черным рисунком зрачка. Даже ресницы показались длиннее обычного.

В субботу все ходили на уроки в чем попало, не совсем, конечно, беспредел, все-таки привычка бояться не пропадает мгновенно. Можно было встретить идущие по коридору худи или пару толстовок, сидящих на подоконнике. Я тоже сегодня надела джинсы цвета асфальта и рубашку с вышивкой на кармане. Черно-белое восприятие мира отражается и в цветовой гамме гардероба, как правило, у каждого подростка преобладают черные и белые вещи, но в таких же цветах школьную форму все презирают.

Жаннет, что сегодня задавали по географии? – Макс надвигался в мою сторону, как воронка торнадо, а я замерла с открытым ртом. Не заметить мой столбняк было трудно.

– Э-э-э, отомри. Жа-ан-нэ-э-эт…– он растянул каждую гласную, «худи», сидящее на подоконнике, заржало.

– Тебя можно так называть?

– Тебе можно, – сказала даже не я, а моя вышивка на рубашке.

Наступила его очередь опешить. Он даже смешно потер двумя пальцами между бровями, но, видно, натирание сосуда джина не вызвало.

– Тема «Животноводство», страница 148, – как всегда, отозвалась Чурсина; она всегда отвечала на все вопросы, поступающие извне.

– Про козлов, что ли? – заржал Макс и снова потер переносицу.

Негрубо, но настойчиво он выдернул у меня из рук учебник и погрузился в чтение, как будто достал его из своего портфеля. Хотя портфель Макс не носил с седьмого класса. Он вообще ходил по школе с толстой тетрадкой, свернутой в рулон, иногда дружественно тыкал ею кого-нибудь в живот, а тех, кто по иерархии пониже, щелкал по голове. Из универсальной тетради в тетрадь по математике она превращалась, если ее перевернуть. Ручку ему всегда давала Кристи. Учился он так себе, но говорил хорошо, складно. Вообще-то у доски устно мы вообще ни на одном уроке не отвечали: либо короткие ответы с места, либо тесты на пол-урока по новой теме. С некоторых пор я мечтала о возврате устного ответа перед всем классом, как в началке, и чтобы почаще вызывали Макса.