Алана Инош - Я вижу твои губы

Татьяна хотела удалиться на цыпочках, но Тинка заметила её и сдвинула наушники с одного уха. По её взгляду, постепенно приобретавшему осмысленное выражение, было видно, как она возвращается с небес на землю.

— Сегодня было первое занятие с Любовью Васильевной, — сообщила она.

— И как всё прошло? — Татьяна присела на корточки рядом с сестрёнкой.

— Здорово, — серьёзно, с жаркими огоньками во взгляде, ответила та. — Это совсем не то, что заниматься самой. У меня эмоции через край хлещут… Я могу расчувствоваться и зареветь. С этим надо бороться.

— А почему ты ревёшь? — Татьяна коснулась подбородком перекошенного плечика, ткнулась носом в щёку Тинки.

Та ответила только одним словом:

— Музыка…

Гораздо больше сказали её глаза, в которых и сейчас плавала влажная пелена.

По дороге в студию Татьяна присела на скамейку в парке: её вдруг накрыло беспросветное отчаяние. Душа выла волком. Дети катались на каруселях, майская суета порхала в воздухе на легкомысленных крылышках, но перед глазами Татьяны встала укрытая венками могила, а на памятнике — Тинкино личико…

Ноутбук — на колени, наушники — в уши. Пальцы забегали по клавиатуре.

« Привет… Прости, у меня настроение дурацкое, хочется выговориться. Я боюсь, что мы не успеем собрать деньги. Когда родители были живы, они чего только не делали… Чего только не было! Бесконечные больницы, обивание порогов. Бесплатную операцию не получилось выхлопотать. А потом отец устал. Ушёл к другой женщине — беспроблемной. Маму это предательство подкосило. Её не стало… А потом и отец умер. И сейчас вот я бьюсь… Но даже если я буду работать двадцать четыре часа в сутки, мне не заработать столько… Извини, ни к чему тебе мои проблемы… »

Щелчок клавиши — и недописанное сообщение отправилось в корзину. В самом деле, к чему подруге по переписке её заботы? Да и собирать деньги «всем миром» можно годами, а состояние здоровья сестрёнки требовало немедленных действий.

Среди парковой суеты субботнего дня Татьяна искала в интернете информацию о потребительских кредитах. И, контрастируя с прозаичностью этого поиска, в наушниках фоном звучал Тинкин божественный голос — запись «Una furtiva lagrima» в её исполнении. Любительский микрофон не передавал в полной мере всей его пронзительно-грустной (предсмертной?) красоты, но никакие недостатки домашней аппаратуры не были над ним властны. Он побеждал их. Глаза оставались сухими, но душа всё так же выла волком.

А на скамейке неподалёку сидела её брюнетка из комикса. Живая, с тронутыми ветром длинными и тяжёлыми прядями каштановых волос и изящными, тонкими щиколотками. Та — и одновременно не та. Рисованная брюнетка была гораздо «фигуристее», с соблазнительными изгибами, а эта — астенически-хрупкая, напряжённая, с застывшей в тёмных глазах тревогой. Тоже, наверно, постоянно забывала поесть…

— Мама, я кушать хочу! Можно мне бутербродик?

А вот и ещё одно отличие героини от прототипа. Оно подбежало к незнакомке, оставив свои цветные мелки на асфальте, и та зашуршала пакетом, доставая еду. На скамейке рядом стоял блестящий термос из нержавейки. Незнакомка держала на коленях блокнот, а в длинных нервных пальцах вертела карандаш.

Её взгляд словно бы мягко вытолкнул скамейку из-под Татьяны, и пространство поплыло вокруг неё тополиной суматохой.

Звонок Антохи пробился сквозь кокон тёплого солнечного морока.

— Ты где? Клиентка пришла на фотосессию!

— Слушай, будь другом, возьми её на себя, а? — пробормотала Татьяна, глотая сухой комок.

Нельзя сейчас уходить, никак нельзя: брюнетка ускользнёт.

— Может, и зарплату твою я тогда тоже себе возьму? — съязвил коллега. — Это, вообще-то, твой заказ.

— Э! — приходя в себя от этой шуточки, воскликнула Татьяна. — Я те щас дам — «возьму»!… Ладно, я скоро буду, минут через… несколько. Предложи пока клиентке кофейку, пусть переодевается, готовится.

Татьяна выбежала из парка и вскочила в подошедшую маршрутку. Ехать было всего две остановки — напрасная трата денег при отсутствии спешки, но сейчас ей пригодилась бы способность телепортироваться.

Через полтора часа, отработав с клиенткой, Татьяна вернулась в парк. Администратору она наплела что-то про заболевшую бабушку; голова плыла, охваченная жаром, в груди стоял кузнечный грохот и гул, проклятый живот ныл. Сколько шансов, что брюнетка всё ещё здесь? Да один на сто тысяч, не более… Татьяна сама не ожидала от себя такого безрассудства: бросив всё, бегать по парку в поисках женщины, похожей на вымышленного персонажа — это был просто верх… Верх чего? Даже слово не подбиралось, застряло где-то между тополиных крон.