Кей Мортинсен: Лето перемен

Тем временем синеглазая нахалка внимательно и подозрительно изучала фотокарточку на правах. Несколько раз она бросала быстрый, но проницательный взор на оригинал, а, в конце концов, даже поковыряла фотографию ногтем (розовый миндаль с перламутровым отливом!), желая удостовериться, что пластиковый слой не нарушен. А потом она его удивила. На прелестном личике ясно выразились ужас, недоверие и еще что-то. Видимо, именно так смотрели предки лорда Февершема на привидения, проплывающие под потолком Февершем-Мэнор.

— Этого не может, быть!

— Чего именно?

— Вы же мертвый!

Несмотря на явную абсурдность этого заявления, Джон едва не предложил девице потрогать его, к счастью, вовремя опомнившись. К чему могло привести ее прикосновение, страшно и подумать. В его-то состоянии!

Как странно, подумал другой, внутренний Джон Леконсфилд. Как удивительно и невероятно, что мир все еще цветет и благоухает, что красота иных женщин способна свести с ума, что кровь все еще горяча.

Она прекрасна, эта непонятная и незнакомая ему женщина с глазами цвета грозы. Она восхитительна, но надо возвращаться на землю.

— Это вам Марго сказала? Что я умер? И давно со мной случилась эта неприятность?

— Прошлым летом.

Он с изумлением заметил, что у нее дрожат руки.

— Марго… она позвонила и сказала, что поживет в лондонском доме, потому что вы… ее муж, то если… то есть вы… умерли! Поэтому она и Джеки…

— Марго соврала. Я жив. Сами видите.

Она видела, видела, но все равно не отводила от него изумленного и испуганного взгляда. Потом она отвела глаза и всхлипнула. Это вышло неожиданно и трогательно, Джон едва не кинулся утешать незнакомку, но в этот момент она сама все разъяснила.

— Если бы я только знала… если бы могла предположить, что можно ТАКОЕ наврать, я бы… Я бы вам позвонила, когда… О Господи, но вы ведь… Вы знаете, что Марго…

— Умерла? Да, знаю.

Джон нетерпеливым взмахом руки словно отмел все соболезнования, которые она собиралась произнести, и это ее явно шокировало. Плевать! Сейчас важно не это.

— Я хочу знать, где мой сын. Я хочу его видеть немедленно!

Пантера мгновенно вернулась.

— Чушь!

— ЧТО. ВЫ. СКАЗАЛИ?

— Я сказала Ч-У-Ш-Ь. Это невозможно.

Она гордо откинула голову назад, водопад черных локонов едва ли не искры вокруг рассыпал, а на пол упали несколько завядших цветков маргаритки. Нимфа, черт бы ее побрал! Наглая нимфа, с которой того и гляди свалится халат.

Девушка уперла руки в бедра. Великолепные, надо сказать, бедра. В другое время и при других обстоятельствах Джон сказал бы, что это бедра его мечты, но сейчас дела были поважнее.

— И почему же это невозможно? Теперь она смотрела на него, как на нечто ползающее и ядовитое, а также, несомненно, отвратительное.

— Потому что! Потому что вы не можете! Я вам не позволю, понятно?

Темно-серые глаза лорда сузились и живо напомнили о вороненой стали, битве при Азенкуре и Гастингсе, а также о праве лордов казнить своих вассалов безо всякого суда.

— Это почему же?

— Потому что он… потому что он спит!!!

Вероника замерла, ожидая взрыва. Она понятия не имела, что эти дерзкие слова музыкой отозвались в ушах Джона Леконсфилда.

Джеки спит. Его мальчик спит в кроватке и видит сны. Он спит, маленький человечек, потому что все дети в это время спят!

Жесткое лицо разгладилось, словно по мановению волшебной палочки, и Вероника с изумлением увидела, как страшные глаза прикрылись, а по надменному лицу расплылась блаженная улыбка. Удивительно его, это лицо, украсившая.

Философы утверждают, что счастье недолговечно, а покой нам только снится. Уже через миг Джон Леконсфилд решительно вцепился в дверной косяк и начал вновь настаивать на своем.

— Неважно, спит он или бодрствует! Я хочу его видеть. Я имею на это право, он мой сын! Вы меня остановить не вправе и не в силах! Открывайте дверь.

Последнее требование несколько запоздало, потому что дверь и так была открыта, но Вероника не собиралась сдаваться вот так, без борьбы.

— Не открою! То есть, не пущу! Мне… Я… Мне надо одеться!

— Это я заметил. Вы вообще-то в порядке? Мне показалось, я слышал звук падения.

— Правильно, это я и упала! И кто хочешь упал бы. Вы назвали себя, а я была уверена, что вы мертвы. В любой книжке написано, что при таких известиях девушки должны падать в обморок. Я и упала.

Джон рассматривал ее с откровенным интересом, и Вероника нервно запахнула халат на груди, правда, это мало помогло молодому лорду. Воображение работало вовсю, инстинкты бушевали, гормоны тоже.