Кей Мортинсен: Лето перемен

Еще скажи — на Луне, идиотка!

— Иду, иду, минуточку! — Малыш не должен вновь страдать, не должен — и все тут. И уж конечно он не должен попасть в руки своего жестокого отца, негодяя без сердца и совести, так долго игнорировавшего существование собственного сына!

Именно жестокость и надменность молодого аристократа разрушила жизнь Марго и довела ее до болезни и смерти, а теперь он хочет забрать бедного малютку и уволочь в свое мрачное родовое гнездо, в холодный серый замок, где гуляют сквозняки и нет никого, кто утешил бы несчастного сиротку Джеки.

Образ несчастного сиротки Джеки вышел так убедительно, что Вероника начала тихонько всхлипывать, одновременно переполняясь жаждой мести жестокосердному папаше. Видимо, именно ярость придала ей сил и уже через каких-то десять минут Вероника Картер решительно отпирала трясущимися руками многочисленные замки на добротной дубовой двери.

Перед ней стояли шесть с лишним футов Абсолютного и Бесповоротного Идеала Всех Женщин. Серый с искрой костюм облегал широкие плечи, подчеркивал античный торс, оттенял темно-серые глаза и скромно намекал на годовой доход Идеала, который не шел ни в какое сравнение даже, пожалуй, с пожизненным доходом Вероники Картер.

Темные волосы, загорелое лицо, классические черты, тонкий породистый нос — все выдавало в незваном госте потомка норманнских баронов, некогда захвативших Британию и прочно обосновавшихся на ее меловых утесах. Такого одеть в латы, посадить на коня — и никакая леди Ровена не вспомнит об Айвенго! Общее лучезарное впечатление немного портил тот факт, что Идеал был здорово рассержен. Еще бы, Вероника добиралась до дверей добрую четверть часа.

Джон снял палец с кнопки звонка и ошеломленно уставился на представшее перед ним создание. Странно, он всегда полагал, что фраза «У нее безупречная фигура» является в некотором роде гиперболой, по крайней мере метафорой, однако в данный момент перед ним стояла обладательница несомненно безупречной фигуры. Не слишком высокая, не слишком маленькая, не слишком худая, не слишком полная, точеная статуэтка паросского мрамора, чью очаровательную головку увенчивала копна абсолютно нереально блестящих черных кудрей, рассыпанных по плечам в живописнейшем беспорядке. С идеального овального личика — не слишком бледного, не слишком румяного — на Джона смотрели два рассерженных глаза, чей цвет вызывал мысли о морских глубинах, о лиловых зарослях вереска на дартмурских пустошах, о бериллах, аметистах, о глубоком космосе и еще о тысяче вещей, которые не имели никакого отношения к цели приезда лорда Февершема в столицу Империи.

В этих невозможных глазах горела ярость, уж ее-то Джон узнал мгновенно. Безупречное создание выпрямилось, в результате чего белый халат соскользнул с чуть загорелого, восхитительно кремового плеча, грозя представить на суд невольного зрителя умопомрачительную грудь. Джон судорожно сглотнул. Еще немного — и он начнет думать стихами.

И вообще, носить такие халаты — безнравственно! Тонкий легкий шелк струился по фигурке незнакомки, облегал и приоткрывал, намекал и прямо демонстрировал, подчеркивал и оттенял, а в районе стройных ног и просто ничего не скрывал!

Джон Леконсфилд, лорд Февершем, не сразу понял, ЧТО происходит с его организмом, а когда понял — страшно удивился. И немного испугался. Раньше, по крайней мере лет с восемнадцати уж точно, ему всегда удавалось контролировать свои инстинкты. Сегодня Тело вышло из-под контроля. Джон Леконсфилд, лорд Февершем, был крайне возбужден.

Растерянный, рассерженный, недоумевающий, обозленный Джон решил действовать наперекор всему, в том числе и собственному непокорному организму. В таких случаях нужна жесткость.

— Немедленно впустите меня. Мое имя Джон Леконсфилд, и я настаиваю на том, чтобы войти!

— А я Мария Стюарт, очень приятно! Покажите документы!

Он сделал было шаг вперед, и эта дикая кошечка, нет, пожалуй, пантера, едва не зашипела на него. Во всяком случае, под коралловыми губками блеснули ослепительно белые зубки, напоминавшие, естественно, жемчужины. Осторожнее, Джон, лирика в твоем деле не поможет, а навредит!

Он презрительно усмехнулся и медленно засунул руку во внутренний, карман пиджака. Водительские права он протянул пантере без единого звука.

На самом деле Джон все больше терялся. Никто, ни один человек в жизни не вел себя с ним таким образом. Сильные мужчины сникали и превращались в жалко лепечущих младенцев, когда на них падал повелительный взор темно-серых очей молодого лорда, а уж документы. — Их с него не требовали даже в аэропортах.