Лора Брантуэйт: Моя принцесса

А сейчас — Эйдриан просто не выдержал. Сорвался. И работа не помогла отвлечься. Покончить с собой? Эйдриан пока не был готов к самоубийству. Смерть еще не стала желанной. Она была безразлична ему. Как и жизнь. Выпивка, кстати, тоже не помогла. Ощущение рухнувшего мира не торопилось исчезнуть. Да, возможно, оно притупилось. Но легче даже от этого не стало. Чувство человека, попавшего в самое сердце смерча и еще сохраняющего остатки сознания, воспринимающего все вокруг как проявление злого вселенского хаоса, не оставило Эйдриана. Горечь и осознание того, что все неправильно, заполнили, кажется, весь мир. И ведь ничего в жизни уже не будет так, как хотелось бы. Потому что хочется невозможного. А сорок восемь — слишком солидный возраст, чтобы создать себе совсем новые мечты. И вычеркнуть из жизни свои невозможные желания. Так казалось теперь, когда никакими силами не выбраться из омута боли. Потому что любовь — неправильная, неправедная, несчастная. Потому что любимая никогда не полюбит тебя. Потому что она в душе уже стала женой другого и он будет отцом ее ребенка. А еще — потому что любимая страдает, и те, кого она любит, стоят стеной на ее пути к счастью. И в борьбе силы неравны. А он, Эйдриан, сделал уже все, что мог. И этого оказалось недостаточно…

Прохладная горькая жидкость вновь обожгла губы и горло. И еще раз. И еще. Эйдриан вскоре забылся тяжелым сном, полным невнятных, серых сновидений.

Когда он проснулся, за окнами бился красноватый закатный свет, но жалкие капли его, сумевшие просочиться в комнату, никакими силами не могли ее заполнить. Странно, но голова почти не болела. И хотелось открыть окно.

Несмотря на заметное улучшение состояния, смотреть на быстро движущиеся предметы было… неуютно. Эйдриан отвел взгляд от плывущих внизу автомобилей. И непроизвольно поморщился, потому что будто в насмешку мимо окна пролетела, рассекая вечерний, словно загустевающий, воздух, стремительная чайка. Резкий крик. Эйдриан удивился, заметив, как ему показалось, веселый, заигрывающий взгляд блестящего черного глаза птицы. Она еще раз взмахнула крыльями и устремилась в сторону океана.

Лети, птичка, подумал Эйдриан. Далеко, так далеко, как никогда не смогу улететь я. Хотя… Вряд ли ты долетишь до Австралии. А я там бывал, да. Но и тот материк недостаточно далек для меня. Потому что я хочу убежать от себя. А это невозможно. Что же мне делать теперь, когда делать нечего?

Но алкоголь сделал свое дело. В каждой тяжелой болезни есть ночь кризиса, после которой больной, пусть даже очень медленно, начинает идти на поправку. Эйдриан себе такую ночь уже устроил. И инстинкт жизни, от рождения присущий каждому живому существу, брал свое, брал то, что было упущено за прошедшие дни. Мысли, все еще не радужные, потекли по иному руслу.

Слабак. Заперся в своей норе, и будто бы плевать на весь белый свет. Упиваешься своим несчастьем, Ломан. Но разве тебе хуже всего в этой истории? О Кристин ты подумал? Нет, конечно, подумал, да вот только не то, что нужно! Каково девочке теперь? Есть ли у нее возможность видеться с Джейком? Кто ее там поддерживает, если нет? Не наделает ли она от безысходности и отчаяния глупостей? И вообще, черт побери, как чувствует себя будущая мама?

Из крана в ванной лилась ледяная вода. Эйдриан несколько раз плеснул в лицо, но, неудовлетворенный результатом, сунул голову прямо под струю воды. Перехватило дыхание. Холодные бодрящие капли быстро стекали по волосам, по шее, забирались под воротник. Из зеркала на него мрачно смотрел человек, вероятно не спавший пару ночей, в течение этого времени много работавший или, напротив, много развлекавшийся, но сейчас вполне адекватный действительности и даже с неким подобием твердой решимости в серых глазах.

Две чашки крепкого кофе окончательно вернули Эйдриана к реальности. Ощущение себя живым возвращалось тоже. Но еще раньше, чем оно утвердилось на вновь завоеванных позициях сознания, появилось желание увидеть Кристин и позаботиться о ней. Кажется, все приходит в норму. Что ж, может быть, что-то еще и будет хорошо. Хотя бы у них.

Эйдриан подошел к окну и несколько минут наблюдал за потоком машин. Растерянности и желания «сменить картинку» на этот раз не возникло. Ну, значит, вполне готов. Мысль о Кристин, скорее всего, запертой дома и тоскующей без твердой поддержки, появившись как симптом «выздоровления», теперь сама работала на это излечение лучше любого другого лекарства.