Эмма Ричмонд - Роковой мужчина

– В этом нет никакого смысла. Я привязалась к тебе, а ты…

– …предал тебя. Так же подло, как и Люсинда, – закончил он за нее. – Я знаю это.

Криво улыбнувшись, она принялась чертить пальцем воображаемые узоры на старом деревянном столе.

– Она сказала, что это было отвратительно.

– Что именно? – мягко спросил он.

– Мы. Она ведь видела нас. На полу кухни.

– Я лично не нашел в этом ничего отвратительного. А ты?

Беспомощно вздохнув, она снова принялась водить пальцем по столу.

– А я думала, что мне ужасно повезло, – тихо, с горечью сказала она. – Я всегда думала, что мне везет.

– Потеря родителей в раннем детстве вряд ли может считаться везением.

– Не может, – медленно кивнула она. – Но мне повезло, что моя тетя согласилась принять меня. Она была доброй, чудесной, любящей женщиной.

Но у крошечного человечка, растущего внутри ее, не будет тети, не будет даже нормальных родителей. Эта мысль вызывала у нее страшную тоску и отчаяние. Она всегда думала, надеялась… Смахнув слезы, Гита поспешно отпила чая.

– Все, видишь ли, зависит от точки зрения, – продолжал Генри. – Люсинда считала себя невезучей, так как у нее умерли родители. Хотя ее и удочерила супружеская пара, которой она противилась, не позволяла себя обожать.

Удивленная, Гита невольно подняла на него глаза.

– О ком ты?

– Я ездил их повидать, пока тебя не было. Они сейчас живут в Норфолке. Свой коттедж в Шропшире они оставили Люсинде. Никто особо не знал их, пока они жили там. Это очень тихие люди, необщительные, и наше семейство всегда довольствовалось версией Люсинды об их характерах. Мы ошиблись в Люсинде, так что, вероятно, ошибались и в них тоже.

– Ты рассказал им о том, что произошло?

– Частично. Знаешь, они ничуть не выглядели удивленными. Похоже, что бы они ей ни давали, что бы ни говорили или ни делали, для нее все было неприемлемым. Она хотела луну с неба и не соглашалась на звезды. Она просто не позволяла им стать для нее настоящими родителями. Они говорили, что она старательно создавала у окружающих мнение, что приемные родители недобры к ней. На самом деле все было не так. Между прочим, она никогда их не навещает. Никогда не звонит им.

– Я знаю. Мне всегда было ее очень жаль.

– Как и всем остальным.

– А я-то думала, что между нами существует особая связь из-за сходной судьбы. То, что мы обе потеряли родителей в раннем детстве, казалось мне, создает нерушимую связь между мной и Синди. Но я была той, которой больше повезло. Меня любили.

Она гостила у нас с тетей во время школьных каникул. Моя тетя всячески баловала ее, старалась хоть как-то возместить ее несчастливую жизнь дома.

– А ее приемные родители никогда и не пытались защитить себя или хоть как-то оправдаться. Просто становились все тише и наконец, не выдержали и переехали. Ты, Гита, ищешь и находишь во всем положительное. Люсинда, напротив, всегда искала негативное. В прошлом, разумеется.

– Да. Но что скажет твоя мать насчет ребенка? Ты ей расскажешь?

Он странно улыбнулся.

– Да, конечно. Было бы очень глупо это скрыть. Если она узнает из других источников… Моя мать очень… Я хотел, было, сказать – властная, но это не совсем так. Ей нравится самой стоять у руля. Она думает, что знает, чего кому надо. В присутствии моей матери нелепо говорить о своих симпатиях или пристрастиях, она сама решает, что хорошо, что плохо. Если ей понравится чья-то идея, она в лепешку разобьется, чтобы добиться всего для этого человека. Если же не понравится, то можно считать, что с нею покончено навеки. В самом раннем возрасте я понял, что моей матери нельзя ничего откровенно рассказывать. Гита, меня годами заставляли заниматься игрой на фортепьяно потому только, что в пятилетнем возрасте я как-то случайно ляпнул, что мне нравится слушать, как кто-то из взрослых играет на нем.

Она слабо улыбнулась. Он того и добивался.

– Моего отца она буквально насильно заставила играть в гольф. Якобы это приносило пользу его здоровью, – добавил он, усмехнувшись. – Мой отец и я довели искусство непроницаемого лица до совершенства.

– Значит, ты привык никому и ничего не рассказывать? Надел маску холодности и бесстрастности?

– Да. Инстинкт самосохранения. Понятия не имею, когда же произошла эта перемена, только знаю, что она произошла. И я привык. До того момента, когда я впервые увидел тебя, моя жизнь была очень скучной. Никаких новых, волнующих рукописей – все они казались такими обыденными. Ни женщины, способной возбудить во мне интерес, к ужасу моей мамочки. Потому, как она мечтает о невестке и внуках. И когда я сообщу ей о ребенке, как и должен, то имей в виду, Гита: она обрушит на тебя все резервы своей заботы. Попробует взять все в свои руки.