Уинифред Леннокс - Гони из сердца месть

Рамона не позволила себе напрячься, хорошо зная, насколько тонко собаки улавливают страх человека. Куда же провались хозяйка этого гладкобокого боксера? Мадам вошла в кондитерскую вместе с этим типом в тот момент, когда Рамона, сидя за столиком перед кафе, занесла вилочку над первым пирожным. Наверняка никак не может выбрать. Ее можно понять — даже Рамона, которая вовсе не из тех, кто млеет от сладкого, надолго задержалась у витрины, не решаясь остановить выбор на одном пирожном в ущерб остальным. Воздушные, полувоздушные, щедро посыпанные шоколадом и плотно обложенные тонко нарезанными апельсиновыми дольками, и… Нет, одернула она себя, отрываясь от витрины, пора кончать эту муку, и вместо одного пирожного выбрала два. Уехать из Парижа без пирожных в животе просто недопустимо.

Сейчас Рамона завершала свою работу над пирожным под названием «Страсть», и надо же боксер уставился именно на него. Рамона вообще-то не боялась собак, они к ней всегда хорошо относились. Но эта собака — французская. Дело не в том, что боксер наверняка не понимает по-английски, а она неважно говорит по-французски. Дело в другом. Один великий человек изрек весьма многозначительную фразу: если бы я не был человеком, я хотел бы быть парижской собакой.

Сначала Рамона удивилась, но потом, наблюдая за парижской жизнью, поняла глубинный смысл этой фразы. В ней заключено не столько благоговейное отношение француза к собаке, сколько собаки к французу. Еще бы — на два миллиона жителей малого Парижа — двести тысяч собак, которые к каждому вечеру устилают асфальт улиц шестнадцатью тоннами дерьма, тем самым создавая дополнительные рабочие места для людей. Стало быть, если эти отношения строятся на равных, тогда она совершенно правильно расценила очень мужской взгляд боксера: «Я хочу. Ты должна отдать».

Не-ет, больше она ничего не должна никакому мужчине. С нее хватит.

Наконец Рамона отправила в рот последний кусочек «Страсти», и пес деланно равнодушно отвернулся — мол, а я и не хотел. Но, ясное дело, это игра, опять-таки очень мужская игра. Пес почуял, что из кондитерской наконец выплывает его мадам, и неспешно направился к ней. Теперь на нее он будет смотреть страстными глазами, причем наверняка не безответно. Она, конечно, купила на его долю «Страсти» и чего-то такого же, очень парижского.

Рамона с облегчением откинулась на спинку удобного стула и посмотрела туда, где между домами, украшенными лепниной, освещенная дневным солнцем высилась Эйфелева башня.

Зачем она приехала в Париж на этот раз? Она отпила чаю из чашки, и ей стало смешно.

Она приехала… мстить.

Рамона залпом допила остывший чай, скользнула взглядом по незнакомцу, который подошел к телефону-автомату напротив входа в кондитерскую, и снял трубку. Он переминался с ноги на ногу, словно очень спешил или почему-то нервничал, и Рамона испытала злорадное удовольствие — наверняка звонит женщине, а ее нет…

Так кому она собралась мстить? Всему миру! Своему мужу! Самой себе!

Странное место для исполнения такого желания? Париж — город, в котором даже самые обычные домохозяйки, отправляясь в булочную за неизменными багетами, благоухают духами, а ветерок начальных дней октября купает всех подряд в совершенно летнем сладковатом аромате самшита.

Рамона втянула воздух и явственно ощутила этот запах, хотя ароматы кондитерской — ванили, корицы, патоки — пытались заморочить голову. Маленькие садики перед домами, увитыми плющом и диким виноградом, отороченные ровно подстриженными, сросшимися кустиками самшита, казалось, останутся неизменными всю осень и всю зиму… И так же будут благоухать.

Этот город, пропитанный сладостными ароматами, называют городом любви. Но с некоторых пор Рамона приняла истину, которая всегда казалась ей банальной: от любви до ненависти один шаг. Что ж, оригинальность истины пропадает, и она становится банальной, когда в нее поверит абсолютное большинство.

Может быть, она самая последняя на этой земле, кто поверил в эту истину?

Ее взгляд лениво и бездумно скользил вдоль улицы — Рамона ждала, когда к ней подойдет наблюдательная официантка и принесет чек, — но внезапно замер. На другой стороне улицы, на скамейке, окруженной цветником, сидела женщина, а недавний воздыхатель Рамоны чуть дальше, за мусорным вазоном, совершал пируэт. С его помощью он недвусмысленно давал понять всему миру — это его территория, здесь все его, начиная с хозяйки и заканчивая пирожными, которые она держит наготове в коробочке.