Уинифред Леннокс - Вся ночь — полет

— Никогда не думала, что буду заниматься любовью в курятнике. — Шейла хихикнула, как девочка-подросток, и уткнулась носом в плечо Алена.

— Тебе у меня не нравится? — нарочито возмущенным тоном спросил он. — Но это самое замечательное место на земле!

Она фыркнула.

— Ты знаешь, кто ты такой, Ален Ригби? Ты — самодовольный петух.

— Теперь уже нет. — Он шумно вдохнул и выдохнул.

— Да неужели? И с каких это пор — нет?

Шейла изучала его лицо так, словно хотела рассмотреть каждую морщинку на лбу, вглядеться в короткий след от пореза бритвой. Он торопился, заметила она, но все равно побрился, чтобы ей было приятно.

— С тех самых пор, как я поменял эмблему на своих воротах.

— Ах во-от когда… — Шейла улыбнулась, наклонилась и поцеловала его в кончик носа.

— Она-то тебе нравится?

— О-очень, — выдохнула Шейла и уткнулась носом ему под мышку.

Ален ухмыльнулся. Еще бы ей не понравилось, подумал он. Вместо безмятежной парочки золотых петушков, которые украшали ворота его имения прежде, он заказал другой сюжет — золотой петушок в крепких лапах серебряного сокола.

— А уж мне как нравится! — Он засмеялся. — Я стоял над душой у Пола, когда он выковывал клюв у сокола.

— Ты хотел, чтобы мой сокол казался… нежнее? — Шейла потерлась носом о теплую кожу плеча Алена и подняла голову.

Он засмеялся и крепко стиснул ее.

— Чтобы петушок не казался беспомощной жертвой. Вот почему я попросил сделать соколу клюв посолиднее.

— А как же правда жизни? — Шейла хитро посмотрела на него. — Когда ты увидел моего любимца в первый раз, ты сказал, что у Сокола Эдвина необыкновенно изящный клюв.

— Я это сказал, чтобы тебе польстить, дорогая. — Ален самодовольно засмеялся.

Шейла выбралась из своего укрытия и с некоторым недоверием посмотрела на Алена. Но, заметив улыбку на его губах, тоже улыбнулась.

— Я, кажется, теперь понимаю, в чем истинная суть новой композиции, мой дорогой дизайнер, — говорила Шейла, в то время как рука Алена спускалась по ее спине.

— Не-ет, этот сюжет не имеет никакого отношения к искусству дизайна…

Она фыркнула, когда его рука добралась до ее талии и на секунду замерла. У Шейлы перехватило дыхание, но она пробормотала:

— Имеет. Самое непосредственное отношение к древнейшему виду… искусства.

— Ты так считаешь? — Его рука поползла ниже.

— А ты — нет? Мелкая пластика — разве не один из древнейших видов искусства? — Шейла слегка нахмурила брови.

Он обхватил ее за плечи и отстранил от себя. Потом откинул легкое одеяло и, наклонившись к самому уху Шейлы, прошептал:

— Неужели ты вот это считаешь мелкой… гм… пластикой?

Она открыла рот, пытаясь сказать, что на самом деле имела в виду. Она говорила о петушке и соколе на воротах. Но не об этом… Потом, проследив за его взглядом, упала Алену на плечо и расхохоталась.

— Так во-от ты о чем! Да, к мелкой пластике это отнести невозможно.

— Вот и я о том же. — Его губы коснулись мочки уха Шейлы. — Ты знаешь причину…

— Ты так думаешь? — хриплым голосом произнесла она короткую, ничего не значащую фразу.

Но смысл тем не менее был — хрипота в голосе Шейлы не позволяла Алену сомневаться в том, о чем она думает на самом деле…

— Это я, Ален Ригби, — шептал он ей на ухо, — тот самый петушок, который попал в когти сокола.

Он прихватил губами мочку уха Шейлы и услышал ответ, который хотел услышать: Шейла охнула.

— Но ничуть не жалею, — продолжал он.

Теперь Ален легонько прижал зубами мочку уха с крошечной дырочкой под сережку. Шейла молчала, но он заметил, как напряглись желваки на ее лице. Пытается бороться с собой, упрямая.

— Впрочем, ты права в одном — мы сейчас на птицеферме. Да, мы с тобой занимаемся любовью в курятнике. — Он умолк и лизнул ее в щеку. — Послушай, но я что-то не пойму, почему ты решила, что имеешь полное право вытирать об меня свой мокрый нос? Или ты думаешь, что у тебя не нос, а клюв, как у Эдвина?

Он почувствовал, как задрожала Шейла. Она смеется! С деланным возмущением Ален продолжил:

— Ты пытаешься клевать меня, как собственную добычу? Должен сказать, ты успешно переняла повадки своего любимца, дорогая моя Шейла. — Его голос, в который Ален вложил обвинительные нотки, прозвучал неожиданно громко. — И ты снова принесла его едва ли не в спальню…