На сей раз, когда Петизо сел, из-под его ног один за другим сорвались и исчезли в темноте два обломка скалы. Вдруг этот высокий звук способен дробить камни, как сопрано разбивает стакан? С ужасом я подумала об этом, порываясь его остановить и все же не осмеливаясь, может быть, так он инстинктивно сохраняет свою психику от безумия.
Что касается меня, я держалась лишь мыслью о Джеймсе. Я почти оцепенела от холода и испуга, но позволила воображению переписать все сцены между нами, исходя лишь из той нереальной предпосылки, что он любит меня. Удивительно, как все прекрасно сходилось.
В одиннадцать часов выступ скалы был холоден как айсберг. Петизо и я прижались друг к другу, сохраняя тепло. Пока мы двигались, рядом откололся большой кусок скалы. Иногда мне казалось, что мои ладони ощущают перемену в этой ненадежной опоре. Внезапно Петизо снова поднялся на ноги и встал на краю выступа.
— Едет el jefe, — произнес он.
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
И вдруг поняла, что странные ощущения в ладонях — вибрация от мощного автомобильного мотора. Я не могла слышать его из-за монотонного рева водопада. Но где-то по дороге, как летучая мышь из ада, к нам ехал автомобиль.
Три часа спустя мы все вместе ехали в «лендровере». Петизо крепко спал на заднем сиденье, а я сидела рядом с Джеймсом, как та, другая я, прилетевшая в Чарагвай несколько коротких недель назад. Теперь кожа сиденья была холодной, но внутри меня грело ровное тепло, тепло, которое не могло дать никакое количество солнечного света. Долгое время, пока под нашими быстрыми шинами свистела горная дорога и двойные лучи фар прыгали по камням и валунам вдоль обочины, мы сидели молча.
Постепенно ужас и напряжение последних часов отступали.
Ужас не ожидания на выступе с Петизо, когда я гадала, найдет ли нас кто, но наоборот — когда спасение пришло. Моя память об этом долгом мучительном часе искажена ужасом и отчаянием. Помню лишь, что искусала губу до крови, чтобы сдержать истерический крик, когда Джеймс начал мучительный спуск на веревке, медленно двигаясь по зубчатому утесу, раскачиваясь, как мы несколько часов тому назад.
За исключением того, что теперь было темно и его направляли только бледное мерцание последней кромки луны и свет моего фонарика.
Я не знала, как он закрепил веревку и есть ли у него помощники, и все хотела крикнуть, чтобы он возвращался и оставил нас до утра.
Я не переставала думать, как делают все в моменты напряжения, что никогда не решалась сказать, что люблю его. Знаю, что в один момент я так боялась за него, что закрыла глаза. И в следующий момент послышалось скольжение, раздался глухой стук, шорох, вниз с треском полетел очередной кусок этой ужасной крошащейся скалы, а затем, словно мираж, ощущение сильных теплых рук.
— С тобой все хорошо, любимая? Ты цела, любовь моя?
На этот раз в голосе первого секретаря послышалась нотка страха. Я сумела только кивнуть. Мне хотелось, чтобы он продолжал спрашивать меня и называть любимой. Я хотела снова услышать нестерпимую тревогу в его спокойном голосе.
Когда я открыла рот, то собиралась только сказать спасибо. Но произнесла не слова благодарности. Они выражали то, что я чувствовала в первую очередь.
— Я бы не вынесла, — запинаясь, произнесла я, — если бы с вами что-то случилось. Если бы вы упали.
Джеймс Фицджеральд бросил на меня проницательный взгляд. Он, очевидно, заметил слезы, которые я пыталась вытереть пальцами.
Он начал обращаться со мной, как с полубезумным от испуга ребенком, хотя на самом деле я никогда не чувствовала большего спокойствия и уверенности в том, что действительно было важно в моей жизни.
Первый секретарь выдавил улыбку и после вопроса о Петизо сказал, что, вероятно, я почувствую себя по-другому, как только мы окажемся в безопасности.
До этого было еще долго. Петизо не соглашался на ужасающий подъем без Джеймса. Забывая о сланце, я ходила взад-вперед по узкому выступу, сжав кулаки так, что мои ногти вонзались в ладони. Я помню, как вытирала слезы костяшками пальцев, затем услышала удивительный вой Петизо, на этот раз с торжествующими нотами, и ответ того далекого слушателя в какой-то отдаленной деревне. Они благополучно достигли вершины. Но, казалось, прошли часы, прежде чем Джеймс вернулся снова, и на сей раз он не обнял меня.
Он просто сказал, в точности как школьный учитель:
— Как у тебя с гимнастикой, Мадлен?
Успокаивающие, антисептические, неромантичные слова!
Читать дальше