Барбара Картленд - Люби меня вечно

— Куда ведет эта тропинка? — немного запыхавшись, спросила Эме. Поспевать за герцогом ей было нелегко.

— Не имею ни малейшего представления, — отозвался герцог, — но надеюсь — в Париж.

— Но не можем же мы вот так пешком идти до самого Парижа!

— Если нас никто не подвезет, придется идти.

Они шли молча около получаса, и вот лес вдруг стал редеть. Небо посветлело. Мрак ночи уже не казался таким непроглядным.

Герцог все шел и шел вперед. Под ногами шуршали сухие листья, изредка потрескивали ветки, но чаще они ступали по песку или ковру из хвои. Начинали петь птицы. Над головой иногда раздавалось хлопанье крыльев, где-то вдалеке куковала кукушка. Эме устала и еле поспевала за Мелинкортом. Внезапно герцог остановился и стал напряженно прислушиваться. Эме тоже услышала чьи-то голоса, почувствовала запах дыма.

Держа Эме за руку, герцог сделал еще несколько осторожных шагов. Теперь сквозь деревья они увидели на большой поляне повозки с пестрыми палатками. Вокруг костра сидели цыгане, а в большом котелке варилось что-то ароматное.

Эме часто приходилось видеть цыган. Они приходили в монастырь просить милостыню или продать корзины, которые мастерски плели. Матушка-настоятельница всегда хорошо к ним относилась.

— Цыгане, — тихо произнес герцог.

— Они не причинят нам вреда, — шепотом ответила Эме. — Я немного говорю на их языке. Может, попросим у них помощи?

Герцог посмотрел на расписные кибитки, на лошадей, которые паслись неподалеку.

— Хорошо бы купить у них пару лошадей, — сказал он.

— Я спрошу, — предложила Эме.

— А я это сделать не могу?

— Они обычно говорят на смеси немецкого, латинского и венгерского. Когда-то я пыталась выучить их язык и записала много слов. Надеюсь, они меня поймут, а вас — вряд ли.

Пожалуй, эта пара, выходившая из леса в рассветных сумерках, производила странное впечатление: герцог — в темно-синем бархатном, расшитом серебром вечернем сюртуке и в дорожном плаще с сапфировой пряжкой, и Эме — в черном бархатном костюме с серебряными пуговицами.

Дюжина карих глаз уставилась на них, но никто не проронил ни слова. Даже дети затихли. Герцог подошел поближе к костру, снял шляпу и поклонился.

— Приветствую вас, друзья, — сказал он по-французски и оглянулся на Эме.

— Мой господин желает, чтобы я говорил за него, — негромко произнесла Эме. — Я немного знаю ваш язык.

В ответ она услышала одобрительное бормотание. На некоторых чумазых лицах появились улыбки.

Один человек в этой компании явно не был цыганом. Он сидел на почетном месте и был светлокож и светловолос, одет в красный камзол с медными пуговицами и дорогой, но вульгарный дорожный плащ, отделанный медвежьим мехом.

Эме, видимо, с трудом понимала главного в таборе, потому что некоторые слова повторялись по нескольку раз. Наконец она сказала:

— Он просит шесть тысяч франков за двух лошадей. Я ему сказала, что это слишком много, боюсь, он не сбавит цену.

— Мы заплатим столько, сколько он просит, — ответил герцог, — но пусть сперва покажет лошадей.

Эме перевела слова герцога, и цыган, весьма довольный сделкой, повел их к лошадям. Он знал всего несколько слов по-французски, а герцог — столько же по-немецки, но очень скоро мужчины уже прекрасно понимали друг друга.

— А благородный господин знает в лошадях толк, — рассмеялся цыган. — Он умен, очень умен. Его не переспоришь.

— Я возьму вот эту лошадь и ту, — через минуту заявил герцог, указывая на пегую кобылу и гнедого жеребца, который бил землю копытом, словно демонстрируя свое нетерпение умчаться прочь.

— О нет-нет! Месье должен понять: это мои лучшие лошади. Я не могу отдать их так дешево.

Герцог все понял раньше, чем цыган закончил фразу.

Торг начался.

— Девять тысяч.

— Шесть с половиной.

— Восемь тысяч.

— Семь тысяч.

Герцог сдался, достал из кармана кошелек, отсчитал нужную сумму и отдал золото цыгану. В этот момент со стороны костра донесся голос:

— Я бы хотел поговорить с вами, мой господин. — Судя по выговору, незнакомец был немцем.

— В чем дело? — спросил герцог, кладя кошелек в карман.

— Мальчик, который зовет вас господином, — кто он?

— Он мой паж, — коротко ответил герцог и отвернулся, чтобы посмотреть, как цыгане взнуздывают лошадей.

Немец пристально разглядывал Эме. Он был несколько помят и небрит. Вокруг глаз размазана тушь, на лбу — остатки кольдкрема, а на скулах — румян.

— Я Герман Глебер, великий Глебер. Вы слышали обо мне?