Алла Осипова - Лоскутное одеяло

— Как ты себя чувствуешь? — задала я дежурный и глупый вопрос.

Игорь взглянул на меня глубоко и спокойно.

— Я сегодня ночью умру, — сказал он.

— Тебе страшно? — спросила я.

— Умирать мне не страшно. Мне так жалко, что умру один, жена сегодня уже была. Мальчики вчера приходили. Если бы я лежал дома, все были бы со мной. И мою Аню я больше никогда не увижу. Я бы так хотел ей сказать, что очень сильно люблю ее. И жену люблю. Побудь со мной хоть немножко… Анечка.

— Не волнуйся. Я таблетки раздам и посижу с тобой.

— Ты же не можешь просидеть со мной всю ночь.

— Отлично смогу. Посидим вместе, и ты мне расскажешь о своей жене, о мальчишках, о любимой Ане своей. О том, как ты в НИИ своем работал. Потом ты начнешь слабеть и не сможешь говорить, но сможешь на меня смотреть. Я подержу тебя за руку. После этого станешь потихонечку открывать глаза и видеть меня, потом закроешь глаза и уже меня видеть не сможешь, уже не сможешь открывать их. Постепенно ты начнешь удаляться, и я это почувствую и периодически буду пожимать твою руку, чтобы и ты чувствовал, что я здесь. Потом, когда почувствуешь, что готов, отпустишь мою руку. И я буду с тобой до последней минуты, ничего не бойся. Ты увидишь яркий свет и полетишь по туннелю вперед, к этому свету. Ты испытаешь необыкновенную любовь, прекрасную соединенность с Богом, и тебе станет совсем легко. Когда ты выйдешь из своего тела, увидишь, как я сижу рядом с твоей кроватью. Тогда дай мне какой-нибудь знак, и я уйду.

Игорь глубоко вздохнул и согласно кивнул.

Действительно, все было так, как я сказала. Игорь крепко держал меня за руку и долго рассказывал о всей своей жизни, о детстве, любимых женщинах, о своих сбывшихся и неосуществленных мечтах. Потом голос его стал слабеть и сбиваться. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и, еле-еле улыбнувшись уголками губ, прошептал: «Ангелы, ангелы вокруг, правда, совсем не страшно, красиво, хорошо, значит, все правда, есть жизнь вечная…» Игорь умер, и я почувствовала дуновение легкого ветра на своем лице, как будто его душа попрощалась со мной. «Передай, пожалуйста, привет моей мамочке и бабушке», — прошептала я и накрыла его спокойное лицо.

Таких случаев у меня было очень много. Я не могла отказать тем несчастным, которые просили меня побыть с ними в последние минуты. Из-за этого на работе у меня случались всякие неприятности. Например, я не успевала вымыть полы в коридоре или перестелить белье, так что очень часто меня отчитывали на пятиминутках и лишали премий. Заведующий отделением хорошо ко мне относился, но старшая сестра невзлюбила и изо всех сил старалась придраться. Почему-то всем очень нравилось давать мне разные прозвища, и кроме Ангела Смерти потом прицепились Тормозная, Нежная Сиротка, Мороженая Курица и некоторые другие, поэтому со временем я уже не знала, на какое прозвище откликаться.

На одном из ночных дежурств хирург Алексей Смирницкий сделал меня женщиной. Он вызвал меня в ординаторскую и закрыл дверь на ключ. Деваться мне было некуда. Я ничего не почувствовала, мне было все равно, и надо было поскорее освободиться, чтобы побыстрее поставить капельницу Романовой из пятой палаты. Лишение чести для меня напоминало обычное медицинское вмешательство, причем не очень приятное, что-то вроде укола шприцем. Алексей долго возмущался, обозвал меня ледяной бабой и изумился, когда понял, что лишил меня девственности.

— Что ж ты ничего не сказала? Я теперь буду чувствовать себя виноватым, ночь спать не буду! — сказал он, натягивая брюки.

— А вам и не положено на дежурстве спать. Отпустите меня побыстрее, а то Романовой совсем станет плохо без капельницы, — буднично произнесла я.

— Ну и странная же ты, Аня. Не как все. — Он удивленно покачал головой и наконец открыл дверь. — Но что-то в тебе есть… Только не пойму — что…

Однажды заведующий отделением попросил меня сделать укол какому-то очень блатному пациенту. Он вызвал меня в кабинет и предупредил, что я должна быть с этим пациентом предельно мила и вежлива, что это один из братков крупной группировки. Сам Олег Петрович уже поставил ему иголки для снятия гипертонического криза, и нужно еще сделать внутримышечный укол.

— Ань, сделаешь своей легкой рукой укольчик, чтоб комар носа не подточил, а? Он очень нервный, а мы от него сильно зависим. Он наш спонсор, в определенном смысле, — таинственно шепнул он мне.

Я вошла в кабинет и увидела классическую фигуру нового русского, толстого, с бодро торчащим плотным животом, с толстенной золотой цепью на бычьей шее. Глаза у него были сердитые, но умные. Почему-то я совсем его не боялась.