Одельша Агишев - Свадьба в Катманду

— Неопознанный Легкоодетый Объект?

— Нет. Не Любуешься — Отвернись.

— Я как раз любовался.

— Поздравляю. Значит, у вас есть вкус, — сухо ответила она и ушла.

Он понял, что не вызвал особого интереса. Обычно после такого начала он сразу угасал и терял всякое желание продолжать отношения, но тут что-то зацепило его. Может быть, просто взыграло самолюбие: все годы учебы и особенно аспирантства он был на виду — выше среднего роста, подтянутый, спортивный, чаще веселый, чем поникший, он с блеском окончил, кроме родного истфака, еще и востфак, написал два диплома, на защиту которых собрались оба факультета, имел за плечами уже восемь полевых сезонов и десятки публикаций в Ташкенте и Москве, постоянно именовался надеждой двух факультетов и в институтских коридорах частенько ловил на себе пристальные взгляды студенток, а то, что в ташкентском историческом учатся лучшие женские кадры города, знали все. Было, было. И просыпался с разламывающейся с бодуна головой в какой-нибудь общежитейской комнатке, несколько долгих мгновений пытаясь понять, где он и чья это пушистая головка так уютно примостилась у него под мышкой; и ходил в предполагаемых женихах в периоды затяжных, слезливых и холодных романов; и в экспедициях с их строгими нравами и палаточной теснотой короткие летние ночи пролеживал с какой-нибудь блондинистой практиканткой в высокой траве на горном склоне, причем блондинистая всю ночь больше думала о предполагаемых поблизости гюрзах и фалангах, чем о любви; и целый год умудрялся хранить в непроницаемой тайне нерегулярные, но всегда бурные и физически очень напряженные упражнения в акробатике с факультетским инструктором по физкультуре — плотно сбитой, мускулистой дамой с зычным командирским голосом и старше его на десяток лет. Упражнения эти начались как-то поздним вечером прямо в спортзале, на жестком борцовском мате, и продолжались там же с использованием других гимнастических снарядов — от батута и колец до шведской стенки и махового коня — до тех пор, пока однажды он не застал ее в обществе грузного, волосатого кавказца, уже начавшего с ней совместную акробатику на пружинном трамплине для прыжков; увидев Игоря, она нисколько не смутилась, а искренно предложила ему присоединиться к ним, причем пыхтевший кавказец не возражал. Но Игорь отказался, и акробатические сеансы с тех пор прекратились.

А тут такое холодное высокомерие. И он, еще не очень признаваясь себе в этом, стал искать встречи с Викой.

Впрочем, пока, кажется, было не до встреч. На другой день после соревнований об «историческом» заплыве студентки В. Козыревой говорили по всему Ташкенту, а еще через день Игорь узнал, что Вику исключают из института. Уже составлен проект приказа, и формулировка для него подобрана лично проректором по воспитательной работе: «За вопиющее нарушение норм общественной морали и оскорбление национальных устоев и традиций».

Игорь хорошо знал, что именно это упоминание о традициях и устоях делает формулировку убойной: в последнее время в республике ранее попранные и полузапрещенные народные традиции и обычаи снова стали повсеместно почитаемыми и обязательными, и обвинение в посягательстве на них было равносильно самому суровому приговору. С такой формулировкой Вика не только вышибалась из института, но вряд ли смогла бы когда-нибудь восстановиться в нем или поступить в любой другой.

Среди студентов, конечно, поднялась буря, в результате которой целая делегация отправилась на защиту Вики прямо в ректорат.

Но это только подлило масла в огонь. Всякого рода массовых акций в республике никогда не любили и пресекали их быстро и решительно. Так случилось и на сей раз. Проректор по воспитательной работе, пожилой тучный крепыш в ферганской тюбетейке, самолично вышел в приемную, где толпилась делегация, и, узнав, с чем она пожаловала, вполне добродушно объявил, что его кабинет всех вместить не может и поэтому он для начала приглашает, скажем, пятерых делегатов, тех, кто сам пожелает. Пятерка мигом составилась. Проректор завел ее в кабинет, попросил делегатов назвать свои фамилии и тут же, на их глазах, аккуратно вписал всех в проект приказа об отчислении. После этого он пригласил в кабинет следующую пятерку желающих, но здесь странным образом случилась заминка. Вторая пятерка составлялась, составлялась, да так и не составилась, ввиду того что приемная как-то быстро и бесшумно опустела. Проректор громогласно объявил, что вопрос считает исчерпанным, больше по этому поводу никого принимать не будет, а приказ об отчислении или отчислениях будет подписан ректором буквально завтра.