Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре

– И что же это за грешные помыслы, мадам? – спросил священник шепотом.

– Я мечтаю о любви, отче, о настоящей любви, потому что в браке я – увы! – несчастлива. На свою беду, я очень романтична…

Матильда, забыв о всякой осторожности, раскрыла все карты. Четыре дня она жила мыслью, что наступит момент и она распахнет свою душу и поведает секреты своего сердца под кровом исповедальни. Ведомая женским инстинктом, позволяющим постичь завуалированный смысл самого неприметного взгляда и жеста, и жаждой приключений, она играла с огнем. Если кюре Шарваз – человек благочестивый и искренне верен своему призванию, он пожурит ее, напомнит, что опасно предаваться романтическим склонностям, что у нее есть обязанности жены и матери, и все сведется к пустяковой епитимье.

Нет, она не могла так ошибиться! Этот взгляд – пламенный взор, обращенный к ней одной, когда служба была окончена, – говорил яснее слов. Служитель церкви, всецело преданный своему долгу, не станет так смотреть на прихожанку, молодую или даже не очень.

Ответ кюре привел ее в еще большее волнение.

– Быть может, родители подтолкнули вас к выгодному супружеству, не заботясь о ваших собственных предпочтениях? От души вам сочувствую, мадам, поскольку, принуждая детей следовать пути, который противоречит их характеру и склонностям, родители не думают о том, что обрекают их на страдания в будущем, чему вы являетесь примером.

Речи Шарваза всегда отличались изяществом. Он развил в себе этот дар, еще учась в семинарии иезуитов, вместе с умением проникать в самое сердце помыслов ближнего, особенно представительниц прекрасного пола. И он знал, когда нужно говорить не таясь.

– Вы правы, святой отец. Решение матери было продиктовано социальным положением доктора де Салиньяка, и мой отец с ней согласился. А я была так молода! И подчинилась. В детстве меня баловали, но потом отправили в монастырскую школу. Когда я вернулась домой, то уже нужно было думать о замужестве. По правде говоря, мне не в чем упрекнуть супруга. Он осыпает меня подарками, но так легко вспыхивает… И еще он очень ревнив.

Кюре спросил себя, уж не хочет ли она предупредить его заранее. Сделав вид, что размышляет, он прислушался, нет ли кого в церкви. Ничто не нарушало тишины. Они были одни.

– Мадам, охотно вас прощаю. Несложно догадаться, что вы скучаете, ведь жизнь в сельской местности довольно-таки однообразна. Имеете ли вы счастье быть матерью?

– О да, у меня есть маленький сын, Жером. Ваш предшественник учил его Закону Божьему.

– Буду счастлив продолжить эти занятия. У меня уже есть один ученик.

– Мой муж не согласится. И все из-за этих гадких сплетен! Пересуды об отце Биссете, причем совершенно беспочвенные, коснулись и нас. Несчастный имел неосторожность быть слишком любезным по отношению к дамам своего прихода. Но в этом не было ничего дурного, ручаюсь! И все же Колен попросил меня не ходить на исповедь и воздержаться от знакомства с вами.

– Когда мсье де Салиньяк узнает меня лучше, он изменит свое мнение – по крайней мере, я на это надеюсь. В противном случае – и я об этом сожалею! – вам придется обратиться к кюре соседнего прихода.

Молодая женщина вздохнула и опустила голову. Шарваз, довольный своей последней репликой, отвернулся, пряча улыбку.

– Да, конечно, святой отец! – прошептала Матильда.

Заскрипела входная дверь, и по плиточному полу церкви загромыхали деревянные сабо. К исповедальне приблизился подросток.

– Ни о чем не тревожьтесь, мадам. И поставьте меня в известность, если отношение ко мне вашего супруга не переменится, – успел шепнуть отец Ролан.

Молодая женщина уступила мальчику место в исповедальне. Она пребывала в растерянности, поскольку так и не смогла составить определенного мнения о новом кюре прихода. «Я не скажу Колену, что ходила к исповеди, – подумала она. – С этим можно повременить».

В следующее воскресенье Матильда отправилась на мессу с сыном, потому что доктора позвали к пациенту. Шарваз послал ей все тот же пламенный, настойчивый взгляд, пусть и мимолетный. Она вздрогнула от удовольствия, и приятное волнение сделало ее еще прелестнее.

Ролан Шарваз терпеливо ждал в уже ставшем привычным полумраке исповедальни. За эти дни он сумел заручиться доверием прихожан, признания которых слушал рассеянно, а иногда даже посмеиваясь про себя. Молодые парни винились в том, что не могут совладать с вожделением, а вдовы, разумеется, жаловались на одиночество.