Барбара Картленд - Нежные признания

Покончив с обедом, Лавина стремглав помчалась наверх, в свою комнату, надевать платье, которое миссис Банти и горничная к этому времени уже погладили и обмели щеткой.

С благоговением они помогли хозяйке одеться. Когда все было расправлено и приглажено, Лавина осмотрела себя в зеркале, пытаясь понять, не сон ли это. Разве не безумие вот так, сломя голову, бежать из Лондона, с тем чтобы сдаться на милость мужчины, который ненавидит женщин?

Она еще раз посмотрела на отражение прекрасного существа и призналась себе, что гордится увиденным. То была уже не бойкая девочка, а настоящая леди. Выглядела она достаточно изысканно, чтобы очаровать любого джентльмена. Но удастся ли растопить сердце угрюмого лорда Элсвика? Или он и впрямь так жесток, как твердит молва?

В дверь постучали. Отец.

– Ты готова, дорогая?

– Полностью, папа, – твердо объявила она и вышла из комнаты с высоко поднятой головой.

У подъезда их ждала карета, запряженная парой белых лошадей. Кучер забрался на козлы, и они тронулись. Лавине пришлось закрываться зонтиком от яркого солнца.

До Элсвик-Тауэрса было двенадцать миль пути; дорога проходила по открытой со всех сторон местности. Летом Англия особенно прекрасна, и, пока карета катилась вдоль живой изгороди, Лавина еще раз дала себе слово, что никогда не покинет этих мест, чего бы ей это ни стоило.

Даже если ради этого придется терпеть лорда Элсвика.

Вдруг она выпрямилась и сосредоточила внимание на чем-то вдалеке.

– Что там, дорогая? – спросил отец.

– Смотри, папа, вон там. – Она указала на фигуру человека на лошади ярдах в ста от них. – Правда, он великолепен?

– Он?

– Конь.

Лавина обожала лошадей, и сейчас все ее внимание было сосредоточено на черном жеребце – прекраснейшем животном из всех, что ей доводилось видеть. Кожа у него была гладкой и блестящей, как атлас, и, несмотря на устрашающие размеры, двигался он с грацией танцора, легко перепрыгивая через кусты и ручьи, ни на секунду не замедляя галопа.

Только потом Лавина обратила внимание на наездника, который, как оказалось, ехал без седла, стремян и поводьев, держась за гриву огромного животного и управляя им без всяких усилий. Он был в одних бриджах и расстегнутой рубашке, под которой виднелась широкая мускулистая грудь.

Сперва она решила, что это чей-то конюх, но потом что-то знакомое в посадке темноволосой головы заставило ее сердце забиться быстрее.

– Элсвик, – прошептала девушка.

– Вот те на! – проронил отец. – Это и впрямь он.

Маркиз удалялся, становясь все меньше и меньше. Скакал он в сторону Элсвик-Тауэрса, который уже показался на горизонте.

Когда они подъехали ближе, Лавина не смогла не восхититься замком, который восстановил и расширил отец маркиза. Это было необыкновенно красивое и богатое здание, в сравнении с которым бледнел даже Рингвуд-Плейс.

Над серединой главной стены возвышалась огромная башня с зубцами и флагштоком. По наличию и отсутствию флага мир узнавал, дома ли хозяин замка.

Сейчас флагшток был пуст, но как раз, когда Лавина смотрела на него, полотнище гордо взметнулось на самую его верхушку: лорд Элсвик вернулся домой.

Когда карета переезжала по мосту через окружающий замок ручей, Лавина залюбовалась цветами, которые ярким ковром покрывали землю у стен. Потом ее впечатлила огромная, украшенная красивой резьбой парадная дверь.

Лошади остановились перед ней. Лакей, сидевший рядом с кучером, спрыгнул на землю и дернул за кольцо звонка.

Граф повернулся к Лавине:

– Оставайся пока в карете, милая. Я поговорю с маркизом и позову тебя.

– Нет, папа, мне нужно идти с тобой, – возразила Лавина. – В конце концов, это в первую очередь касается меня.

– Конечно, но с такой просьбой обращаться непросто, и, мне кажется, правила приличия требуют, чтобы ты не присутствовала, когда я буду просить его о помолвке.

Отец проявил совсем не свойственную ему строгость, и Лавине ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Открывший дверь дворецкий, похоже, несколько удивился, увидев графа. Однако сообщил, что проверит, дома ли его светлость.

После этого он величественно удалился по широкому коридору и, вернувшись через несколько минут, сказал, что лорд Элсвик примет его.

Затем он повел графа по, казалось, бесконечному лабиринту коридоров, пока наконец не открыл одну из дверей и не провозгласил:

– Граф Рингвуд, милорд!

Когда граф вошел в комнату, маркиз опустил газету, которую читал, встал и пошел ему навстречу со словами: