Нина Третьякова - Сложные люди

Андрюша смирно шел рядом с матерью, его нарядили сегодня, как никогда ранее. Георгий так же беспристрастно шел, только в отличие от всей его семьи его одолевала в основном не печаль, но злость. Не пристало ему выставлять напоказ такие эмоции – вот он и не выставлял. Георгий злился на все, его поражал абсурд всей ситуации, и он никак не мог смириться, что уже ничего нельзя исправить. Он был зол на завод своего отца, он ведь знал, что его мать сама покупала лекарства, знал, что предприятие не принимало никакого участия в лечении, что оно совершенно безразлично отнеслось к травме отца, словно он деталь в механизме, а не человек вовсе: сломалась – выбросили.

Он злился на медиков, которые его привезли, они ни словом не обмолвились, что такое может случиться – сейчас-то совершенно очевидно, что травма была куда серьезнее, чем они заявляли. И еще – на судьбу… В судьбу Гоша не верил и вообще ни во что не верил, и оттого еще сложнее ему было принять то, что случилось, он никак не мог понять, кому нужно было, чтоб его отец по вот такой глупой случайности перестал быть. Старший брат злился еще и на то, что понимал, насколько трудно станет его матери обеспечивать их и себя – «тянуть» в этом случае самое подходящее слово.

Вот процессия уже подошла к самому месту захоронения. Гоша видел, как красивый лакированный ящик с телом его отца захлопнули и стали опускать в яму. Потом нужно было кинуть горсть земли на крышку гроба.

Что бы это значило, как к этому было относиться? Непонятно… Георгий никогда ничего не бросал в своего отца и не мог понять, зачем он должен был это сделать сейчас, после его смерти. Ему все никак не удавалось осознать, что в земле сейчас только тело человека, а человека самого там уже нет – он умер; если бы там был человек, его бы не закапывали в землю. Во всяком случае, не эти люди, возможно, другие, но не эти…

В тот момент Гоша был на пике своей злости: он не мог плакать, не мог говорить, ярость просто затуманивала ему рассудок. И тогда он четко и ясно поклялся, смотря на блестящую поверхность крышки гроба своего отца, что изменит жизнь своей семьи, что больше никогда и ни за что не потерпит халатности, он сделает все для того, чтоб его мать ни за что на свете ни разу в жизни больше не переживала такие эмоции, что его младший брат будет употреблять не только бульон из костей, но и само мясо, и что он сделает все, что так и не удалось его отцу. Достижение этих целей для Георгия казалось своеобразным отмщением, расплатой, и на пути к этому его никто и ничто не остановит. Закрепил он свою клятву тем, что кинул злой взгляд сверху вниз на своего брата, стоящего справа, а потом из-под лба он взглянул на мать, стоящую слева от него, – эти два человека стали его целью, он был обязан сделать их счастливыми. Программа была запущена, назад дороги нет.

На этом погребальная процессия была окончена, и все «гости» перешли в фазу «поминки» – это такое мероприятие, где на улице расставляют несколько очень длинных столов с лавками и выносят огромное количество еды: очень напоминает свадьбу, только цветовая гамма немного отличается. Хотя это как сказать – возможно, именно свадьба напоминает поминки, и там и там присутствуют грусть, печаль и еда…

Люда вечно бегала, стараясь всем угодить, за всем уследить, занимала себя как могла – не в ее характере было сидеть, жевать и плакать, для этого у них было предостаточно других личностей. Все горевали по-своему, кто-то даже выражал свою скорбь размышлениями о политике и восхвалениями космического успеха СССР, поддобривая свои рассказы отменным самогоном.

Звонкий хруст огурчиков, запах свежих пирожков никого не оставили равнодушными и под конец дня многие, пошатываясь, но уже не столь опечаленными, осознавшие в философских спорах, что все в этом мире бренно, и Людка справится, мальчишки ведь вон какие уже вымахали, расходились по домам. Высоцкий сделал свое дело, и его песни с надрывом тоже стали постепенно утихать.

Нужно сказать, что, пообещав самому себе привести свою семью к успеху, Георгий поставил перед собой действительно непростую задачу, возможно даже невыполнимую. 1978 год был особенно непростым, не сложнее 1979-го, но и не проще. Это время неопределенности – сложно было сыну простых рабочих из провинциального городка Павлограда в Украинской ССР определить, куда «ветер дует»: ведь всего через два года его родной процветающий СССР станет стремительно увядать, все, что он любил, станет ему недоступно. На улице ему рвали душу, говоря, что растет недовольство, говоря тихо-тихо. Все те люди и сами не знали, почему так тихо говорили о своих проблемах, отчего на тех, кто не сдержался и выкрикнул о своем бессилии, окружающие хором «шикали» – не знали, но чувствовали на инстинктивном уровне, ничего не спрашивая. Они верили в то, что это опасно. Опасно даже не быть тем, кто недоволен, но и просто находиться рядом.