Дайна Джеффрис - Жена чайного плантатора

Гвен открыла глаза и пристально вгляделась в его лицо:

– Боже мой, Лоуренс, ты наверняка мог сделать больше!

– Я пытался, честно, пытался. Но она совершенно перестала следить за собой. Я помогал ей мыться, одеваться, даже кормить ребенка. Я делал все, что только мог придумать, лишь бы вывести ее из мрака, и полагал, что мне это удалось, потому что незадолго перед смертью она как будто оправилась настолько, что я решился оставить ее на целый день… – Наступила пауза, Лоуренс быстро сглотнул. – Но я ошибся… это был тот день, когда она лишила себя жизни. Страшно то, что даже после ее смерти я не верил, что она мне не изменяла. А ведь если бы я поверил ей, это могло бы спасти ее.

Гвен вдруг поняла, о чем он говорит.

– Ты считаешь, она убила себя из-за тебя?

Он кивнул, сморщился и смахнул с глаз набежавшие слезы:

– Она все время говорила правду, хотя я понял это только после того, как послал за бумагами своей матери и узнал о Сумине. Я хотел поговорить с тобой, рассказать все о Кэролайн и Томасе… но чувствовал себя так, будто это я сам отвел их к водопаду и столкнул вниз. Я не мог говорить об этом с тобой.

Едва веря своим ушам, Гвен пришла в полное смятение. Она смотрела на Лоуренса, которого трясло от нахлынувших эмоций. Этот момент тянулся, казалось, целую вечность.

Когда он снова заговорил, голос у него дрожал.

– Как мне жить с этим, Гвен? Простишь ли ты меня когда-нибудь? – (Она понурилась.) – Дело не только в смерти Кэролайн. Она посчитала, что должна забрать с собой нашего ребенка, что не может доверить мне заботу о нем, крошечном беззащитном младенце. – Гвен слушала, как свистит ветер и плещутся волны у берега озера, и чувствовала себя раздавленной; Лоуренс взял ее за руку. – Я знаю, нужно было сказать тебе с самого начала, но я был уверен, что потеряю и тебя тоже.

Гвен забрала у него руку и на миг задержала дыхание. Потом она заговорила, и в ее голосе звучала печаль.

– Да, Лоуренс, тебе нужно было это сделать.

Она замолчала и долго не могла найти в себе сил, чтобы продолжить. Если бы Лоуренс с самого начала рассказал ей о Томасе, вышла бы она за него замуж или нет? Она была так молода тогда, действительно слишком молода.

– Мне невероятно жаль, что тебе пришлось пройти через все это в одиночестве. Я сожалею об этом сильнее, чем о том, что случилось из-за меня с Кэролайн. Я так любил ее.

Гвен закрыла глаза:

– Бедная, бедная женщина.

– Ты простишь меня за то, что я не открыл тебе всего?

Гвен пыталась свыкнуться с услышанным, она видела, что Лоуренс сидит, опустив плечи, подперев голову руками и уставившись в пол. Что сказать ему? Снаружи птицы умолкли и даже ветер стих. Ей нужно принять решение, которое может положить конец всему. Теперь ей многое стало ясно, однако образы прошлого теснились в ее голове, и она ощущала столь сильное чувство утраты, что не могла отвечать.

Тишина тянулась и тянулась, но наконец Гвен снова взглянула на мужа и увидела всю глубину его горя. Это помогло ей принять решение. Не ей было прощать или не прощать его.

– Ты должен был рассказать мне. – (Лоуренс поднял глаза и быстро сглотнул.) – Это была ошибка. – (Лоуренс наморщил лоб и кивнул.) – Мне нечего сказать по поводу Кэролайн, судьбу ее уже ничто не изменит. Тебе нужно научиться как-то жить с этим. Но, Лоуренс, ты хороший человек, если ты и дальше будешь винить себя в ее гибели, она от этого все равно не оживет.

Он протянул к ней руку, но она не сразу взяла ее.

– Ты не один совершал ошибки, я тоже сделала одну ужасную… Отдала свою дочь в чужие руки. – Глаза защипало, и она захлебнулась собственными словами. – А теперь ее нет.

Гвен взяла Лоуренса за руку посмотрела ему в лицо. Она знала, что́ творит с человеком жизнь под гнетом вины и страха. Это приносит боль. Такую сильную боль. Она подумала о том, что́ выстрадал Лоуренс. Вспомнила день своего приезда на Цейлон и ту девушку, которая стояла на палубе корабля и познакомилась с Сави Равасингхе. Вся жизнь была тогда перед ней, без намека на устрашающую хрупкость счастья.

Она вспомнила момент величайшего умиротворения, когда смотрела на сморщенное личико своего новорожденного сына, на его ручонки, которые вздрогнули и затряслись при его первом крике. Потом, будто это было вчера, она вспомнила, как разворачивает теплое одеяльце Лиони. И вновь испытала потрясение от вида этих крошечных пальчиков, круглого живота и темных-темных глаз.

Она подумала о годах вины и стыда, но также и о том, что было прекрасно в ее жизни на Цейлоне: о бесценных моментах, когда запах корицы смешивался с ароматом цветов; о пробуждениях по утрам в холодное время, когда от вида искрящейся на траве росы дух ее воспарял; о муссонах с их бесконечной завесой дождей и о блеске чайных кустов, который менялся с их окончанием. А потом по ее щекам вновь заструились слезы, и вместе с ними из сердца излились воспоминания, которые она лелеяла в душе с особой нежностью: Лиони, как рыбка, плывет через озеро к острову, кружится в воде и поет. Свободная.