Елена Арсеньева - Причуды богов

– Могла бы сейчас держать пари на огромную сумму, что одно словечко бьется сейчас в твоей глупой головке, будто перепуганная птичка, и это слово – «Зигмунд»! Ведь так?

– Так, – сказала Юлия, изо всех сил пытаясь говорить ровно, однако даже это короткое слово далось ей нелегко.

Ванда глядела на нее задумчиво.

– Ну хорошо, знай мое великодушие! – усмехнулась она. – Все равно… что уж теперь! Успокойся и перестань меня ненавидеть! Я впервые услышала про Сокольского от Адама, а потом от Ржевусского. Он вовсе не хозяин Цветочного театра – старый Шимон просто шпионил для него. То, что Зигмунд, оказывается, тоже шпион – русский шпион, мне сказал Адам, и, вливая яд в твою душу, я мстила и Сокольскому, и тебе.

Юлия смотрела на нее молча, прижав руки к груди.

Да неужели вся тоска, и ревность, и горе, и муки сердца, и слезы – все попусту, ни из чего, лишь по злой воле Ванды?! И они с Зигмундом терзали, отталкивали друг друга потому же?!

– И ты ему не жена? – с трудом проговорила она.

– Нет, не жена, – преувеличенно ласково, будто успокаивая ребенка, ответила Ванда. – И тетушку в Кракове он не убивал, потому что и не было у него никакой тетушки в Кракове. И, конечно, не предавал русских. И, разумеется, спал как убитый, пока я прыгала на нем верхом, – так спал, что мне не удалось даже капельки удовольствия от него получить, как я ни старалась! Увы, он великолепный мужчина… Но мое вино было слишком крепким!

Юлия схватилась за сердце. Ненависть к Ванде была такова, что еще миг – и она бросилась бы к ней, схватила за горло – а там будь что будет! Но, словно свет небесный, снизошло вдруг прозрение: «Да ведь Зигмунд теперь мой, отныне и вовеки, нет между нами никаких призраков!» – и она едва не засмеялась от счастья. Право же, Ванда была из тех, кто поднесет вам яду – и сама же будет бегать за противоядием. Она повержена – стоит ли ее ненавидеть?

Но если так, что же делает Юлия здесь так долго? Надо скорее бежать в село, спросить, где стоит полк Зигмунда, немедля ехать туда… А может быть, каким-то чудом ее ненаглядный супруг еще в Клешеве? «О Боже, сделай так, чтобы я увидела его еще сегодня!» – взмолилась она. Надо спешить. Вот только еще один, последний вопрос: что это Ванду этак разобрало? Откуда вдруг такая великодушная откровенность?

И опять Ванда прочла ее мысли, прежде чем Юлия вымолвила хоть слово.

– Ты, верно, ломаешь себе голову: с чего это я разговорилась? – спросила небрежно. – Ну все-таки мы были подругами, многое пережили вместе, и мне хотелось бы, чтобы ты умерла счастливой.

Мгновение Юлия смотрела на нее, будто оглохнув и ослепнув, потом сердце сильно ударило в горле – раз, и другой, и третий… так медленно и больно!

– Что? – чуть шевельнула она сухими губами. – Что ты сказала?..

– Ты умрешь, – с расстановкою, будто читала приговор, изрекла Ванда, – ибо ты убила моего мужа!

– Еще одного? – не соображая, что говорит, пролепетала Юлия, и черная, злая судорога исказила лицо Ванды.

– Он был у меня один! Тот человек в Кракове – я все рассказала тебе о нем, только называла другое имя, – это был Адам! Мой муж был Адам Коханьский!

Юлия только и могла, что молча глядеть на нее.

– Ты, конечно, скажешь: как я могла любить такого негодяя? – ощерилась в ненавидящей усмешке Ванда. – Но ведь и ты думала, что Зигмунд – негодяй, а все же любила его?! Помнишь, как сказала Эльжбета: любить не за что, а вопреки? Вот так я любила Адама! Каков бы он ни был, я любила его! Он был мой муж, но ты убила его, а потому ты умрешь!

– Это ошибка, – раздался в рокочущей тишине спокойный голос. – Адама убил я.

Юлия и Ванда враз повернулись – и замерли.

В дверях стоял Зигмунд.

Почему-то первым делом Юлия подумала: «Значит, дождь так и не пошел?» Белая сорочка Зигмунда была суха, и волосы не липли к лицу, а сапоги покрыты пылью, а не грязью. И лишь потом она заметила, что муж ее явился не в мундире, а полураздет, и ровная, красивая волна волос надо лбом разлохматилась, и сабля просто заткнута за пояс, без ножен, а самое главное – у левого плеча, там, где еще сегодня утром зияли губы Ванды, теперь была порвана рубашка и покрыта чем-то ржавым… Кровью?!

Юлия только руки к нему протянула – говорить не могла.

Вместо нее заговорила Ванда, нет – пробормотала, запинаясь от недоумения:

– Ты… жив?! Борони Боже!

– «Я трюфели запивал шампанским – Бог даст, и буду запивать», как сказал поэт, – ответил Зигмунд ровным, по-всегдашнему чуть насмешливым голосом. Внешне он казался спокойным – только глаза выражали еще не утихшую бурю. – Я понимаю, выставили бы против меня два эскадрона, а то двух каких-то наемных убийц, все преимущество которых было во внезапности! Кажется, пример Адама мог бы тебе показать, что меня и безоружного просто так не возьмешь.