Оливия Уэдсли: Пламя

Старый швейцар принес ей почту.

– Целая куча для синьоры, – сказал он с улыбкой, положив перед ней груду писем и газет.

Тони неторопливо кончила завтрак, затем вскрыла лежавшее сверху письмо. Оно было от де Солна.

«Загадочное существо, почему вы не пишете? Чем я вас обидел? Или вы, вероятно, думали, что обилия моих писем хватит на нас двоих? Не так ли, любимая? Не расстраивайтесь из-за этой идиотской газетной «утки», о которой вы можете услышать. Я прикончил с этим делом. Простите мне мой ужасный почерк, но я немного поранил себе руку.

Жан.

Тони, пишите».

«Утку», какую «утку»? Она свела брови, тщательно обдумывая, и, наконец, вскрыла письмо Жоржетты, чтобы посмотреть, нет ли там объяснения.

«Милая Туанетта! Хорошенькая история! Это – сущая западня, если хочешь. Твой бедный маленький граф был совсем убит, но я слышала, что он хорошо расправился с этим газетчиком. Кто выискал этот рисунок и когда ты его сделала? Я никогда не слышала, чтобы ты была раньше в Париже. Торопись домой. Мы все скучаем по тебе – твой граф, Симпсон и я.

Твоя Жоржетта».

Что это все значит? Какой рисунок? Какая газетная «утка»? Тони быстро пробежала остальные письма, счета, объявления, печатные заметки, приглашения. В чем дело? Почему де Солн был ранен, как это, очевидно, и есть? Она сорвала обертку с газеты «Матэн», посмотрела ее и нашла в столбце частных сообщений только то, что «господин де Солн хорошо себя чувствует».

«Я пойду протелеграфирую и узнаю правду», – решила она. Она сорвала обертки с других газет и мимоходом же все просмотрела; ничего, что объяснило бы необъяснимое. Последним она вскрыла еженедельный выпуск «Ла Вуа». Она быстро переворачивала страницы. Две страницы из середины выпали отдельно.

Она уставилась в лицо, которое оттуда глядело на нее, – лицо Роберта, и под рисунком ее подпись.

Ощущение болезненной слабости охватило ее. Она села, продолжая с ужасом смотреть на лицо. Завеса времени разорвалась – она видела его таким, каким видела в последний раз.

При хаотическом состоянии ее мыслей одна незначительная вещь привлекла ее внимание: муха с крылышками, усеянными блестками, ползла по бумаге и переползала по лицу. Она глазами следила за ней.

Это было реально, это существовало. Только она сама и это воспоминание о мертвом были нереальны, призрачны. Она откинула пальцем прядь волос, спустившихся на лоб.

Она лишилась всякой способности связно мыслить. Ее глаза механически прочли надпись под рисунком: «Оригинальный и интересный рисунок, изображающий лорда Роберта Уайка, сделанный мадемуазель Тони, знаменитой карикатуристкой журнала «Рир». Наш корреспондент ручается за аутентичность рисунка. Он был сделан Тони десять лет тому назад на ярмарке в Авенне. Лорд Роберт Уайк, напоминаем читателю, был убит во время несчастного случая с мотором в Озиоло, в Италии, где он жил тогда со знаменитой маленькой художницей».

Слова казались огненными точками на белой бумаге. Весь свет читал это, а она – дура такая, слепая дура! – никогда даже не представляла себе, что свет может узнать об этом.

Вот в чем заключалась «утка». И Жан дрался из-за кого? Из-за нее. С издателем, возможно. О, не все ли равно!

Она поднесла журнал близко к глазам. Слова казались ей пятнами. Нет, это не пятна, она могла их отчетливо читать. И затем вдруг, с той же смертоносной быстротой, с какой тяжелый камень падает с высоты в глубокую воду, воспоминание о Гуго пронизало ее мозг. Он узнает!

Может быть, он даже – он уже знал теперь, – но на это было непохоже, он не читал французских газет. Но он узнает. Большой рисунок ее кисти, такой, как этот, будет, вероятно, перепечатан и другими мелкими журналами, иностранными газетами.

Она отвела волосы со лба. Ее рука по сравнению с лицом была очень холодна.

И она намеревалась сделать Гуго такую вещь, намеревалась обмануть его! Она бы так и сделала, сделала бы с радостью, если бы ей не послали этот журнал. Она могла бы еще так сделать. Легко будет, наверное, убрать от него газеты – остался ведь еще только один день.

Ей никогда не казалось, что она прибегает к обману, пока она не увидела этот рисунок. Грех никогда не кажется очень большим, пока не боишься, что он будет обнаружен.

Портрет, который она сделала так много лет тому назад, казалось, смотрел на нее недоброжелательно.

«Ты ему теперь расскажешь все обо мне», – казалось, говорил он. А если она ему скажет? Что тогда?

Он бросит ее. Ее лицо посерело.