Карен Рэнни: Пока мы не встретились

Квебек, Канада

Апрель 1761 года

«Мой дорогой!

Вчера я видела малиновку, хорошенькую маленькую птичку, в окружении воробьев и посочувствовала ей, сама не знаю почему, но затем поняла – она тоже была одна среди чужих. Конечно, малиновка с ее чудесным хохолком выглядела очень нарядно, но воробьи были вместе.

О Господи! Глупо завидовать воробьям.

Даже хлопоты с обновлением Колстин-Холла не могут отвлечь меня от мыслей о тебе. Иногда я вхожу в комнату, которую выбрала для твоей библиотеки, и пытаюсь представить тебя за работой. Я так ясно вижу, как ты сидишь за столом, вижу, как в глазах появляется раздражение оттого, что тебе помешали, вижу, как теплеет твой взгляд, когда ты замечаешь меня. Ты откладываешь перо, с улыбкой встаешь. Мне кажется, я чувствую тепло твоей ладони… О, дорогой, если бы это было правдой.

Я так о тебе беспокоюсь. В сердце Северной Америки зимы суровы. Я лежу в спальне, слушаю завывания бури и думаю о том, каким опасностям ты подвергаешься в этой дикой, бескрайней стране. Я раздобыла карту и теперь часто ее разглядываю, пытаясь представить тебя среди этих чужих просторов.

Но хватит жаловаться. Викарий призывает меня к мужеству и терпению, я подчиняюсь, но должна признаться, что каждый вечер благодарю Создателя, что еще один день канул в Лету, и твое возвращение приблизилось.

Сегодня викарий снова был здесь. Пожалуй, он навещает меня с излишним усердием. Викарий все время напоминает, что следует молиться о твоей безопасности, а потому, дорогой, я целый день только и делаю, что обращаюсь к Владыке небесному с просьбами оберегать тебя, даже когда занимаюсь делами. Мне кажется, я молюсь даже во сне, ведь, проснувшись, я на мгновение представляю, что ты рядом.

Кругом только и делают, что говорят о войне, и я разрываюсь между желанием узнать больше и совсем ничего не слышать – тогда бы я могла обманывать себя, что ты в Эдинбурге или гостишь у родственников. Но я тут же вспоминаю, как чудесно ты выглядел в военной форме, как нетерпеливо стремился в полк.

Дорогой, береги себя ради меня! Я запрещаю тебе любое геройство! Всегда помни, что главное для тебя – вернуться домой, ко мне, вернуться живым и невредимым.

Твоя преданная жена

Кэтрин».

Монкриф аккуратно сложил письмо и поместил его в стопку других, потом стал собирать вещи: сунул свернутое одеяло в сундук капитана Гарри Дуннана и с грустью подумал о том, как мало вещей он может отослать вдове капитана. Взял мундир, завернул в него трубку и положил на самое дно сундука. Гарри редко ее курил, и то не ради табачного дыма, а чтобы согреть руки. Затем в сундук отправилось несколько индейских безделушек. Потом томик стихов, который Гарри забрал у мертвого француза. Кисточку и другие бритвенные принадлежности Монкриф обмотал рубашкой и засунул в самый угол.

Взглянув на стопку писем, он вдруг задумался – стоит ли возвращать их вдове? Конечно, они по праву принадлежат Дуннану, но именно Монкриф сберег эти письма. Минуту, подумав, он оставил их на кровати.

Супруга Гарри прислала мужу наволочку, чудесно расшитую розами и ветками чертополоха – эмблемой Шотландии. Монкриф провел ладонью по изящной вышивке и положил наволочку на стопку остальных вещей. Потом настала очередь шотландского меча, кинжала, алой куртки, туники и черных панталон. В военной форме капитана Дуннана положили в гроб.

Да, не слишком много сувениров, чтобы смягчить горе вдовы.

Монкриф захлопнул крышку сундука, запер замок и положил ключ на стол рядом с чистым листом бумаги и заточенным пером.

Ему предстояло написать еще одно письмо. Последнее. Сколько раз Монкриф говорил себе эти слова – последнее письмо? Однако обстоятельства сложились так, что теперь его переписка с Кэтрин Дуннан действительно прекращается.

Больше года назад он получил письмо от жены капитана Дуннана. Женщина спрашивала о здоровье мужа. Она не получала от Гарри известий со дня его отъезда из Шотландии и очень тревожилась.

Монкриф, как командир полка, старался следить, чтобы его подчиненные писали родным – дело не слишком приятное и к тому же нелегкое.

– Дуннан, вы должны радоваться, что у вас есть близкий человек, которому можно написать, – говорил он капитану. Отец самого Монкрифа испытывал отвращение к письмам, а брат утверждал, что у него нет на них времени. Когда-то Монкрифу писала одна женщина, и писала охотно, но потом ожидание ей прискучило, и она уступила льстивым ухаживаниям другого.