Никола Корник - Добродетельная куртизанка

Какую же глупость она совершила, поддавшись на уговоры сестры и согласившись на ее предложение! Лучше уж было скучать в опостылевшей школе, чем пойти на такое! К тому же ее пугало впечатление, производимое на нее лордом. В школе она вела, естественно, отшельнический образ жизни, но все же нет-нет, да и встречалась с отцами или братьями своих воспитанниц. И ни один из них не заставлял ее пульс биться быстрее. Иное дело Сигрейв…

В воскресенье вечером ею овладела такая тоска, что, не в силах бороться с ней, Люссиль в отчаянии отшвырнула книгу, которую читала, и решила, была, не была, выйти из дому. Надев шляпу и взяв с собой накидку, она, крадучись, вышла из ворот сада.

Дневная жара уступила место вечерней прохладе, воздух звенел от пения птиц. На лугу перед «Куксом» — ни души, людей не слышно. Она почувствовала огромное облегчение оттого, что выбралась на волю. Люссиль медленно пересекла зеленую площадку перед «Куксом» и оказалась возле входа в старинную каменную церковь. Повинуясь внезапному порыву, она вошла внутрь. Вечерняя служба давно закончилась, прихожане разошлись. Она села на скамейку перед алтарем, вдыхая запахи цветов и залежавшейся пыли. На нее нахлынули воспоминания детства, проведенного в доме Маркхэмов, и из уст Люссиль сами собой слетали произносимые шепотом молитвы.

Выйдя из церкви уже в сумерках и сделав по дороге несколько шагов, она услышала за спиной мягкий топот — ее нагнала роскошная охотничья собака, обнюхала и уткнулась влажным носом в ладонь. Люссиль, наклонившись, потрепала шелковые уши пса.

— Какой красавец! — воскликнула она восторженно, — И как тебя зовут?

— Сал, мисс Келлавей, сокращенное от Саламанки.

Граф Сигрейв вышел из тени дерева и с интересом взглянул на Люссиль.

— Моя собака далеко не ко всем незнакомцам так ластится.

— Вы бывали в Саламанке, милорд?

— Да. Я участвовал там в сражении, оказавшемся для меня роковым. Я уже четыре года служил в Испании, а тут мы, к югу от Саламанки, встретились с французами. Веллингтон одержал блестящую победу, мы разбили в пух и прах лягушатников, но я получил в бою ранение. Вскоре после этого я унаследовал графский титул и ушел в отставку. Ах, мисс Келлавей, простите, — спохватился он, — кто это говорит с дамами о подобных вещах.

— Наверное, после всего пережитого, — медленно произнесла Люссиль, — вам было трудно привыкать к повседневной жизни.

— Это точно, — рассмеялся Сигрейв. — После войны, где ты живешь между жизнью и смертью, светские обычаи, даже самые приятные из них, кажутся настолько ненужными! Но говорить об этом не принято. Я, несомненно, должен казаться вам чудаком!

— Нисколько, сэр, — проговорила Люссиль, но тут же прикусила язык: еще немного — и она бы сообщила графу, что и сама предпочитает читать и учиться, а не ходить на балы и приемы. Испугавшись, что может ненароком выдать себя с головой, она замолчала. Как трудно все время помнить, что ты Сюзанна, и вести себя соответственно.

— Я рад, что вы преодолели ваше отвращение к собакам, — сказал вдруг Сигрейв, видя, как его пес лег у ног Люссиль. — Если мне не изменяет память, вы однажды заявили, что ненавидите собак.

Люссиль замерла. Разве Сюзанна ненавидит собак? Или Сигрейв просто разыгрывает ее?

— Что-то не припомню.

— Как же, как же… Летом прошлого — или позапрошлого? — года я, проезжая по парку, стал свидетелем того, как вас укусила в руку собака Гариетт Уилсон, и вы в гневе вскричали, что ненавидите собак и, будь на то ваша воля, всех пристрелили бы. Вы были просто в ярости.

— Ах, да, да… Отвратительная маленькая тварь, не перестававшая лаять.

— Если мне не изменяет память, у мисс Уильсон была немецкая овчарка — с мягкой иронией поправил ее Сигрейв. — Не такая уж маленькая тварь, да и укусила вас она так, что на руке остался шрам.

Шрам?! На руке?! На какой именно? Люссиль машинально взглянула на свои руки, но они были закрыты рукавами жакета. Она поспешила переменить тему разговора:

— А как зовут вашу лошадь, сэр?

— Прошу прощения, — не сразу нашелся с ответом Сигрейв.

— Ну, ту замечательную лошадь, на которой вы объезжаете свое имение. У нее, должно быть, тоже какая-нибудь громкая кличка.

— Это жеребец, и ему я дал имя коня Александра Македонского. Он вполне его заслуживает.

— Буцефал, значит, — промолвила Люссиль, забывшись, но испытующий, мягко говоря, взгляд графа быстро привел ее в себя.

— Вы интересуетесь классической историей, мисс Келлавей? Вот уж не думал! Значит, несмотря ни на что, вы унаследовали наклонности вашего отца.