Барбара Картленд: Тайная гавань

И все же она испытывала неприятное чувство при мысли о том, что отец заплатил за этот опыт не деньгами, но одиночеством и вынужденной необходимостью искать общества человека, который оказывал на него такое скверное влияние.

Однако теперь уже поздно каяться. Когда отец присоединится к ней, прежде всего надо подумать, как обезопасить себя на время восстания, если оно так уж серьезно.

Когда острова переходили из рук в руки — а это происходило регулярно в последние годы, — всегда находились плантаторы, терявшие свои владения и деньги, если не самую жизнь.

Но после первых приступов радости и восторга рабы неизменно обнаруживали, что всего лишь поменяли одного жестокого надсмотрщика на другого.

«Может, все не так страшно», — попыталась утешить себя Грэйния.

Чтобы переменить тему, она сказала Эйбу:

— Нам повезло, что по пути на остров нам не повстречались французские корабли или даже пираты. Я слышала, что Уилл Уилкен забрал у мистера Мэйгрина свиней, индюков и убил одного из слуг.

— Пират — плохой человек! — заявил Эйб. — Но на большие корабли не нападает.

— Это правда, — согласилась Грэйния, — но матросы на нашем корабле говорили, что такие, как Уилкен, нападают на грузовые суда, а это очень плохо для тех, кто нуждается в продовольствии, и для тех, кто теряет деньги, нужные для покупки товаров.

— Плохой человек! Жестокий! — пробормотал Эйб.

— Уилл Уилкен — англичанин, а я слышала, что есть еще какой-то француз, но ведь его тут не было до моего отъезда в Англию.

— Нет, тогда не было, — сказал Эйб.

Он произнес эти слова вроде бы неохотно, и Грэйния, прежде чем заговорить снова, повернулась и внимательно поглядела на него.

— Кажется, этого француза зовут Бофор. Ты о нем что-нибудь знаешь?

После довольно долгой паузы Эйб сказал:

— Влево на тропинку нам поворачивать, вы, леди, езжайте первая.

Грэйния повиновалась, удивляясь про себя, с чего это Эйб не пожелал говорить о французском пирате.

Когда она была маленькая, пираты казались ей ужасно интересными, несмотря на то, что рабы дрожали при одном упоминании о них, а принявшие католичество даже крестились.

Отец над пиратами подшучивал, заявляя, что они совсем не так страшны, как о них рассказывают.

— Суденышки у них совсем маленькие, и они не смеют нападать на большие корабли, — говорил он. — Они всего-навсего мелкие воришки: там украдут свинью, здесь — индюка и редко причиняют больший вред, чем цыгане или бродячие лудильщики в Ирландии, которых я видел мальчишкой.

Эйб и Грэйния продолжали путь, и теперь дорога стала девушке знакомой; она узнавала купы пальм и великолепные пойнсеттии, выраставшие на острове больше сорока футов в высоту.

Лунный свет мало-помалу делался менее ярким, побледнели и звезды, словно спрятались во тьму неба.

Близился рассвет, бриз уже тянул с моря, унося с собой застоявшийся тяжелый воздух из зарослей тропических растений, которые возвышались по обеим сторонам тропы, словно зеленые скалы.

Но вот джунгли остались позади, и путники выбрались на плантации, принадлежащие отцу Грэйнии.

Даже при все более тускнеющем лунном свете она видела, насколько все пришло в запустение. И тут же заметила себе, что излишне придирчива.

Грэйния чувствовала теперь запах мускатного ореха, корицы и чеснока, а также тимьяна, который, как ей помнилось, всегда продавался в пучках вместе с чесноком.

Ей казалось, что она распознала и запах семян тонка 2; эту культуру отец выращивал, потому что она была не слишком трудоемкой.

«Пряности с островов», — с улыбкой подумала Грэйния, разобрав и запах красного стручкового перца пименто, который Эйб показал ей, когда она была еще совсем маленькой; этот перец как бы вобрал в себя ароматы корицы, мускатного ореха и гвоздики, потому ему и дали такое название: «все пряности».

Занялась заря, небо стало прозрачным, и Грэйния разглядела на его фоне крышу своего дома.

— Вот он, Эйб! — с внезапным воодушевлением воскликнула она.

— Да, леди. Но вы не обижайтесь, он пыльный. Женщины скоро все уберут.

— Да, конечно, — согласилась Грэйния.

Но она поняла, что отец вообще не собирался отвезти ее домой. Он имел в виду, что они оба останутся в доме у Родерика Мэйгрина, и если бы не восстание, она, Грэйния, без всякого сомнения, была бы немедленно выдана замуж, что бы она ни говорила и как бы ни протестовала.

— Я не могу выйти за него замуж! — еле слышно прошептала она.