Татьяна Романова - Кассандра

«Фейерверк, — догадалась она, — все вышли его смотреть».

Княжна тоже уселась на подоконник и насладилась грандиозным зрелищем сияющих разноцветных звезд в черном ночном небе. Это был сигнал к окончанию праздника. Гости стали возвращаться в дом, и Лиза услышала в коридоре голоса, говорящие по-русски. Дверь открылась, теперь она уже не могла спрятаться в гардеробной, как хотела, и притаилась за шторой. Граф пожелал кому-то спокойной ночи и вошел в комнату.

Лиза, затаив дыхание, слушала шаги Печерского, пытаясь определить, что он сейчас делает. Щель между плотными шторами посветлела, значит, граф зажег свечи в канделябрах, стоящих на камине. Потом княжна услышала звон стекла и плеск жидкости, наливаемой в бокал.

«Сейчас он вспомнит, что бокалов было два и начнет искать непрошенного гостя, — с ужасом подумала девушка. — Господи, помоги мне!».

Но ничего не произошло, она услышала шорох отодвигаемого по паркету кресла, а потом наступила тишина, и только постукивание стакана о поверхность стола и плеск бренди, наливаемого из графина, говорили ей о том, что граф еще не спит. Время тянулось бесконечно. Лиза так и осталась сидеть на подоконнике, как сидела в тот момент, когда вернулся Печерский. Чуть пошевелившись, девушка устроилась поудобнее, бесшумно поставив пустой бокал между собой и стеклом, чтобы не опрокинуть. Бессонная ночь, нервное напряжение и изрядная порция бренди дали о себе знать и, закрыв от усталости глаза — как она считала, на минутку — княжна провалилась в черную яму сна.

Ротмистр лейб-гвардии Уланского полка граф Печерский больше всего на свете боялся жалости. Именно поэтому при поступлении в гвардию он старательно создал себе среди друзей-офицеров имидж «любимца судьбы», и с тех пор тщательно его поддерживал. Но, оставаясь наедине с собой, граф Михаил честно принимал печальную истину: красивый, богатый и знатный, он был на этом свете практически одинок и не очень удачлив.

Самым нежным воспоминанием в его двадцатишестилетней жизни была маменька: графиня Софья Александровна, урожденная Лопухина, нежно любившая своего Мишу, пока еще была здорова. Вторая жена красавца и любимца света графа Печерского, она была двадцатью годами моложе своего обожаемого мужа, принесла ему большое приданое и родила долгожданного наследника, которого он так и не дождался в первом бездетном браке. Но это не принесло бедной женщине счастья. Веселый, легкий характером, добрый Петр Гаврилович имел только один недостаток: он любил женщин и всегда имел множество любовниц. Это были светские дамы, балерины и актрисы, хорошенькие купчихи и мещанки, не брезговал он и прелестями собственных крепостных девок. Подруги Софьи Александровны с самыми «добрыми» намерениями открывали несчастной жене глаза на все измены горячо любимого мужа, и постоянное отчаяние довело бедную женщину до депрессии. Она много плакала. Потом перестала выходить из комнаты, где сидела в темноте, не разрешая открыть окна и зажечь свет. Когда ее сыну исполнилось пять лет, графиня слегла и тихо сошла в могилу от болезни, название которой — «разбитое сердце» — доктора так и не решились произнести вслух.

Оставив сына на попечение няни и гувернантки, Петр Гаврилович кинулся искать утешения в объятиях женщин в обеих столицах империи. Он менял их даже чаще, чем было при жизни супруги, боясь снова угодить в брачный капкан. Но всего рассчитать он не смог. Молодая красивая вдова профессора московского университета Шмитца соблазнила его на одном из балов, предложив себя в небольшой комнате, недалеко от танцевального зала. Подвыпивший стареющий граф так распалился от ласк опытной женщины, что не устоял и, задрав доступной вдове юбку, попытался овладеть ею тут же на узеньком золоченом диванчике. В самый неподходящий момент, когда граф уже находился в полной боевой готовности, в комнатку «случайно» вошли две почтенные вдовы и подняли страшный крик. На их вопли прибежала половина бального зала, и гневный хозяин дома потребовал от графа объяснений. Тому ничего не оставалось, как объявить о скорой свадьбе с прекрасной вдовой, а уж общество проследило, чтобы он не смог отказаться от своего обещания.

Молодую мачеху Миши все звали Саломея, хотя крещена она была в маленькой церкви высокогорного осетинского села, где княжил ее дядя, как Саломия, в честь матери Апостолов Иоанна и Иакова. Но в России, куда девочку отослали после смерти отца, безземельного младшего брата князя, буквы в ее имени как-то сами собой поменялись. Незаметно все стали звать ее именем иудейской царевны, которая, пользуясь своей красотой, вытянула из царя Ирода обещание принести ей на блюде голову Иоанна Крестителя. Может быть, роковое имя наложило свой отпечаток на юную Саломею, или она такой родилась, но, пожив из милости в доме дальних родственников, к шестнадцати годам она твердо решила выбиться из унизительного положения приживалки. Быстро сообразив, что нужно делать, девушка соблазнила молодого доктора, снимавшего флигель у семьи ее опекуна.