Алексей Пазухин - Самозванка (дореволюционная орфография)

Женщина встала и взглянула на часы, висѣвшіе въ сосѣдней комнатѣ.

– Черезъ часъ мы ѣдемъ, а къ тому времени потемнѣетъ… Ты одѣнь кафтанчикъ, а сверху – свою тальму, чтобы хозяйка не увидала тебя въ этомъ костюмѣ… Мы отпустимъ извозчика, не доѣзжая до вокзала, и ты отдашь мнѣ тальму, ты станешь мальчикомъ!…

Женщина подошла къ этому „мальчику“, положила ему руки на плечи и заговорила:

– Вѣра, помни, что мы ѣдемъ получать богатство!… И мы получимъ его, уѣдемъ куда-нибудь далеко, и мальчикъ Вася умретъ… останется хорошенькая богатая Вѣра Матвѣева, какъ ты записана въ книгахъ… Ты будешь не законнорожденная дочь купца Вертунова, который бросилъ и тебя и твою мать, но у тебя будетъ милліонъ состоянія!… Ахъ, Вѣра, если бы ты знала, какъ хорошо быть богатою!…

Она оттолкнула дочь.

– Ѣдемъ же, собирайся!… Уложи всѣ эти вещи наши, накинь тальму, шляпу свою прикрой платочкомъ и ѣдемъ…

– А если на вокзалѣ насъ кто-нибудь увидитъ, мама? – вся замирая отъ волненія, страха и робкаго восторга спросила дѣвушка.

– А, вздоръ!… Кто насъ знаетъ-то тутъ, нищихъ? Будетъ темно, мы сядемъ въ вагонъ… А потомъ… потомъ въ Москву, Вѣра!…

Часа черезъ два отъ Ярославля отошелъ пассажирскій поѣздъ въ Москву. Среди пассажировъ второго класса можно было замѣтить красивую женщину среднихъ лѣтъ, ѣдущую съ хорошенькимъ мальчикомъ. Женщина называла этого мальчика Васею.

Утромъ, на другой день, женщина съ мальчикомъ была въ Москвѣ, и читатели видѣли ихъ пріѣздъ.

Ночь настала послѣ знаменательнаго пріѣзда дорогихъ гостей къ старухѣ Ярцевой.

Успокоилось все въ домѣ, затихло. Крѣпко спятъ убѣгавшіяся за день старуха-горничная и Завариха. Даже сама Ольга Осиповна, страдающая обыкновенно безсонницею, заснула сегодня сладкимъ сномъ, какъ давно не спала. Спитъ въ отведенной для дорогихъ гостей комнатѣ крѣпкимъ сномъ молодости „внучекъ“ Ольги Осиповны.

He раздѣвшись легъ онъ въ свою кровать, уткнулся лицомъ въ подушку, смочилъ ее слезами, затихъ, да такъ и заснулъ. Во снѣ ужъ перевернулся на спину, раскинулся, разметался и спитъ, какъ убитый. Должно быть, сонъ видитъ, потому что улыбка у него на полуоткрытыхъ губахъ, а длинныя черныя рѣсницы вздрагиваютъ. Вотъ-вотъ засмѣется мальчикъ, захохочетъ. Свѣтъ отъ лампады передъ образомъ падаетъ на хорошенькое личико мальчика и освѣщаетъ всю фигуру его, стройную, изящную, хрупкую фигуру…

Спитъ мальчикъ, укачало его дорогою, а день такъ много далъ новаго, неисполненнаго, неиспытаннаго.

Мать вотъ его не спитъ.

Взбили для дорогой гостьи пуховикъ чуть не до потолка, подушекъ кругомъ накидано чуть не дюжина, простыня батистовая, одѣяло мягкое, шелковое, – не грѣетъ оно тѣло въ эту теплую, душную даже ночь, a только нѣжитъ, ласкаетъ, холодитъ немного. Хорошо спать въ такой постели, особенно послѣ долгой дороги и послѣ хорошаго ужина, а не спитъ Анна Игнатьевна, глазъ еще не свела ни на одну минуту.

Облокотилась бѣлыми красивыми руками о подушку, положила на ладони подбородокъ и смотритъ куда-то въ одну точку, словно остановившимися, глазами.

He спитъ…

Да и какъ ей спать? Хорошо сознаетъ она, что задумала дѣло опасное, рискованное, отчаянное. Легкое ли дѣло – дочку свою незаконную за законнаго сына выдать!…

Ну, бабушка стара, слѣпа стала, долгое горе пригнуло ее къ землѣ, отняло силы и, пожалуй, не догадаться ей, не замѣтить подлога, но, вѣдь, другіе могутъ замѣтить. Вотъ приживалка эта, Фіонушка, какъ она впивается глазами въ гостей, которые, вѣроятно, досадны ей, поперекъ дороги встали. Эта живо можетъ замѣтить… Что тогда будетъ?…

Какъ дошла до этого вопроса Анна Игнатьевна, такъ и охватило ее ужасомъ, застонала даже она, какъ отъ физической боли…

Бѣда будетъ тогда… Срамъ будетъ, скандалъ, быть-можетъ судъ, но не это страшно Аннѣ Игнатьевнѣ, не этого она боится… Жутко ей отъ этой мысли потому, что не достигнется цѣль, а цѣль ея – наслѣдовать отцовское богатство. Милліонъ послѣ отца остался. Милліонъ!… Вѣдь это такъ много денегъ, такъ много, что съ такими деньгами можно всего достигнуть!… Настрадалась Анна Игнатьевна, намучилась, натерпѣлась нужды и хочется ей пожить… о, какъ хочется!…

– He для себя я стараюсь, а для дочки, для Вѣры, – говоритъ сама съ собою Анна Игнатьевна. – Ей пусть поживется хорошо…

И лжетъ Анна Игнатьевна, сама себя обманываетъ: дочка у нея на второмъ планѣ, самой ей хочется пожить и вкусить сладость богатства… Зажмурится Анна Игнатьевна, и начнутъ передъ ней, какъ въ стереоскопѣ, мелькать картины въ радужныхъ краскахъ… Сколько свѣта, радости, блеска въ этихъ картинахъ!…