Елена Арсеньева: Любовь и долг Александра III

Словом, у его сыновей, решил Александр Николаевич, не будет никаких услужливых фрейлин! Во всяком случае, в роли первых учительниц. Но… кого сделать ими?

Вот же кошмар, совершенно не с кем посоветоваться. Верного, преданного, надежного с самого детства друга Александра Владимировича Адлерберга сейчас нет в Петербурге. Паткуль, некогда безрассудный друг юности, теперь стал слишком осторожен.

Поговорить с женой?

Александр Николаевич невесело усмехнулся. Да Мари в обморок упадет! Хоть она и родила восьмерых детей, но в душе осталась той же голубоглазой пятнадцатилетней девочкой, которую он увидел много лет назад в Гессене. Она оказалась младшей дочерью великого герцога Людвига II Гессенского. Пышное имя – Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария – было для нее слишком помпезно и старомодно, словно прабабушкино платье. С первой минуты встречи она стала для русского великого князя просто Мари. Он влюбился с первого взгляда и настоял на том, чтобы жениться на ней, хотя ее происхождение считалось сомнительным. Многие не верили, что герцог Людвиг ее отец… Но Александр не желал ничего слышать и в конце концов женился на Мари. Ее стыдливость на супружеском ложе умиляла его, знатока и любителя женщин, иногда раздражала, но он всегда с уважением относился к этой девочке-жене, даже когда прошла любовь и осталась лишь нежная снисходительность. Можно вообразить, что станется с Мари, если муж вдруг заявит, что сыновья вошли в самый возраст и им необходимы бабы, чтобы перебродивший сок не дурманил головы!

Нет, с женой лучше не говорить. А с кем? Поговорить хотелось именно с женщиной… Да с кем же?!

А если с Китти? И Александр Николаевич мысленно похвалил себя за эту догадку. В самом деле, с кем, как не с Китти, говорить о жизненно важном для детей?

Собственно, ее звали мисс Кэтрин Страттон. Она была англичанка – рыжая, худющая, с веснушками на остром носике, увенчанном пенсне. Эти блестящие всевидящие стеклышки производили на людей поразительное впечатление. Сразу становилось ясно, что эта особа знает свое дело. Китти была бонна, нянька мальчиков. На ее руках выросли Никса, Саша и Володя, прежде чем перейти на воспитание дядек [2], и даже сейчас Китти оставалась для них самым близким и дорогим человеком, ближе матери. Теперь английская бонна взращивала Сережу и Павла.

Решено.

Александр Николаевич знал, где сейчас можно найти Китти. Пока младшие дети на уроках, у нее свободное время, которое она, конечно, проводит в своей комнате. Пишет письма многочисленным британским родичам в графство Уилтшир. Этих писем – коротеньких и очень четких – она сочиняла за неделю столько, что Адлерберг однажды предположил, что мисс Страттон – шпионка при русском дворе и строчит шифрованные донесения своему министру [3].

– А что? – восклицал он, когда Александр Николаевич начинал хохотать. – Вспомни хотя бы Дарью Христофоровну! [4]

Да уж, Дарья Христофоровна Ливен была опытной шпионкой, и работала она при европейских дворах на Россию, но вспоминать Александру Николаевичу о ней не хотелось. Произошел между ними… один опасный эпизод, который напрочь отбил у него уважение и почтение к госпоже наставнице, каковой некоторое время была у него, в ту пору шестнадцатилетнего наследника-цесаревича, княгиня Дарья Христофоровна.

В общем, видеть в Китти Страттон шпионку император не желал, а потому сейчас направился к ней с надеждой на помощь.

В самом деле – она сидела в своей крошечной гостиной за письменным столиком и писала. При появлении императора Китти поспешно спрятала листок, и ее веснушчатое маленькое личико залилось бурным румянцем.

«А может, и впрямь шпионка?» – усмехнулся император.

На столике стояла большая чашка с горячим шоколадом. Если все прочие англичане были помешаны на своем файф-о-клоке, то Китти обожала шоколад.

– Что это вы от меня так быстренько спрятали? – произнес Александр Николаевич, принимая равнодушный вид, будто спрашивает лишь для начала разговора.

Ну, это в самом деле было так, ведь он не представлял, как начать беседу, и идея просить в таком… потайном деле помощи у старой девы вдруг показалась нелепостью.

– Прошу прощения, милорд, – промолвила англичанка, которая всегда называла императора только так. – Я писала сестре… ее младший сын… он… – И она еще пуще покраснела, да так, что ее остренький носик взопрел.

– Ну? – подначил император, развеселившись. – Он что? Соблазнил горничную? Или она его?