Элизабет Торнтон: Шотландские тайны

Откашлявшись, Дарок сказал:

— Увеселительные поездки в Эбойн и Абердин? Да что вы! Ничего подобного не было. Вы же знаете наших сплетников. Хлебом не корми, дай очернить человека. Чтобы иметь столько женщин, сколько мне приписывает молва, я должен быть по меньшей мере турецким пашой!

И он неуверенно рассмеялся.

— Значит, ваша репутация безупречна? — улыбнулся в ответ Ренд. — Вот и отлично. Но уверены ли вы, что Фиона тоже считает ее таковой?

Дарок выпрямился в кресле и воскликнул:

— Разумеется! Фионе известно, что она — та единственная женщина, которую я когда-либо любил и буду любить. И я не знаю, как мне убедить вас, что я вовсе не распутник! Я могу лишь дать вам слово джентльмена!

— Но я и так верю вам, — улыбаясь, заметил Ренд.

— Правда? — В глазах Дарока плеснулось сомнение.

— Правда. Я ведь знаю, зачем вы на самом деле ездили в Эбойн и Абердин.

Эти сведения Ренд почерпнул из писем доктора Инна, адресованных мистеру Гранту. Не то чтобы доктор считал Дарока скопищем всех пороков, но кое-какие подозрения у эскулапа зародились, и он поделился ими со своим другом. Ренд вспомнил ту ночь, когда он остановился в придорожной гостинице «Две вороны» и увидел молодого Дарока, который выбрался из кареты, прижимая к себе завернутого в плед человека. Позже он объяснил, что возил своего захворавшего друга к врачу и что больной уже поправился. Да, улыбнулся Ренд, к врачу его действительно доставили, но вот поправился он вряд ли. Разве что уподобился библейскому Лазарю…

— Что до контрабанды, то к ней я больше касательства не имею! — напыщенно объявил Дарок.

— Не сомневаюсь, — вежливо и холодно откликнулся Ренд.

Дарок явно рассердился, но с места не двинулся и ничего не сказал.

Ренд подался вперед, чтобы подчеркнуть всю значимость своих слов.

— Доктор Инн неоднократно говорил мне, что в абердинском университете ощущается острая нехватка трупов для изучения анатомии студентами-медиками.

Дарок облизал пересохшие губы.

— Любопытно, — хрипло промолвил он.

— Представляете, даже члены Королевского хирургического общества не брезгуют приобретением необходимых… э-э… образцов!

— Да, мне тоже приходилось это слышать. — Дарок не сводил с Ренда пристального взгляда.

— А ведь осквернение могил является уголовным преступлением.

Молодой человек молчал.

— Однако я немного отвлекся. Я упомянул о рассказах доктора Инна только потому, что знаю о вашем увлечении естественными науками. А теперь давайте вернемся к поездкам в Эбойн и Абердин. Правильно ли я понял, что отныне вы будете редко покидать Дисайд и всецело погрузитесь в хлопоты, связанные с управлением вашим поместьем?

Дарок несколько раз энергично кивнул.

— А если вы и предпримете поездки в оба эти города, то по крайней мере днем, а не под покровом ночной темноты?

— Даю вам слово.

— Ну, а ваши занятия медициной?

Дарок густо покраснел и пролепетал:

— Я… я никогда не относился к этим занятиям серьезно. Видите ли… у меня были друзья… и я хотел им помочь. Вот и все.

— Отлично! — Ренд довольно потер руки и откинулся на спинку кресла. — Кажется, мы с вами нашли общий язык.

— Значит, я могу сообщить Фионе, что вы даете согласие на наш брак?

— Экий вы нетерпеливый, — усмехнулся Ренд. — Разумеется, вы можете сообщить это Фионе, но прежде мы обсудим брачный договор. А для начала давайте-ка глотнем виски…

Спустя полчаса Ренд наблюдал из окна библиотеки за тем, как Дарок подбежал к прогуливавшейся по лужайке Фионе и заключил ее в объятия. М-да, выходит, он только что сделал членом своей семьи контрабандиста и осквернителя могил!.. Ренд недоуменно покачал головой и вынес себе приговор: сумасшедший. Тут он услышал, как молодые люди твердят под окном в два голоса: «Я люблю тебя! Люблю!», и неспешно направился наверх, в спальню.

С некоторых пор у Кейтлин появилась привычка дремать днем. Она ложилась на кровать, не убирая покрывало и не раздеваясь. Ее длинные черные ресницы слегка дрогнули, когда он вошел, но глаза Кейтлин так и не открыла.

— Mo gaol orist… — прошептал Ренд.

— Хорошо-хорошо. Приляг.

Кейтлин немного подвинулась. Ренд сел на краешек кровати и принялся любоваться своей женой. В его взгляде таилось вожделение, но он не хотел, чтобы Кейтлин заметила это. Сейчас, на четвертом месяце беременности, она по-прежнему была для него самой красивой и самой желанной из всех женщин. Поэт, конечно, воскликнул бы, что тут не обошлось без любви, но Ренда это слово все еще смущало.