Михаил Широкий - Солнечный удар

Тонко и пронзительно засвистевший чайник прервал его размышления и рассеял маячивший перед ним пленительный облик. Поневоле – и не без сожаления – вернувшись к действительности, он снял не перестававший заливаться, исходивший клубами горячего пара чайник, налил кипяток в чашку, добавил туда заварки и, сев за стол, уставился на тёмную дымившуюся жидкость. Затем, подняв глаза, заметил приготовленный для него мамой завтрак, на который прежде не обратил внимания, аккуратно прикрытый салфеткой. Он медленно стащил её и равнодушно взглянул на аппетитно выглядевшую снедь – подрумяненные, ещё тёплые пирожки, поджаренные кусочки мяса, творог со сметаной. Взглянул и отвёл глаза. Вот уже несколько дней, с той самой памятной встречи, грозившей совершенно перевернуть его жизнь, он страдал почти полным отсутствием аппетита, ел очень мало и через силу, заставляя себя. Кусок не лез ему в горло. Оно точно сжалось, окостенело и не принимало пищу, выталкивая её обратно. В общем, и в этом отношении его состояние было состоянием типичного влюблённого, полностью сосредоточенного на предмете своей любви, ничего и никого вокруг не замечающего, потерявшего интерес ко всему на свете и живущего в мире своих фантазий и смутных планов на будущее, к реализации которых он по какой-то непонятной причине не спешил приступать, каждый день откладывая это на завтра.

Подумав об этом, Андрей нахмурился и покачал головой. Он сам бы не сумел объяснить причину этой странной, нехарактерной для него пассивности, заторможенности, замедленности реакций. Он просто не узнавал себя. Обычно в таких ситуациях он не терялся, не пасовал перед возможными затруднениями и смело, даже дерзко, хотя не всегда обдуманно, брался за дело, отчаянно, очертя голову бросаясь на приступ. Преодолевал самые сложные, на первый взгляд неодолимые препятствия, рассматривая каждую облюбованную им красотку как своего рода крепость, для взятия которой требовалось приложить максимум усилий, выдержки, смекалки. И, как правило, добивался своего. Энергия, настойчивость, изобретательность, бешеный напор, помноженные на природное обаяние и видную внешность, в большинстве случаев приносили блестящий результат. Эти подвиги закрепили за Андреем репутацию завзятого сердцееда и покорителя девичьих сердец, не пропускающего ни одной юбки. Что было, конечно, некоторым преувеличением, но не вызывало у него возражений, льстя его самолюбию и резко повышая его и без того совсем не низкую самооценку.

Разумеется, случались в его бурной и весьма плодотворной деятельности на этом поприще и проколы, и досадные недоразумения, и иной раз самые настоящие провалы, слегка обескураживавшие его и больно бившие по его крайне чувствительному в этом вопросе самолюбию. Однако подобных инцидентов, которые он старался поскорее вычёркивать из памяти, было сравнительно немного, и это были скорее исключения, подтверждающие правило. А потому его реноме среди всех знавших его оставалось достаточно прочным и незыблемым.

И вот вдруг ничего этого. Ни задора, ни дерзости, ни напора, обычно обеспечивавших ему успех и победу. А вместо этого постоянная задумчивость, колебания, сомнения, становившиеся порой невыносимыми, порядочно изводившие и изматывавшие его, ставившие его в тупик. Хотя, казалось бы, надо было действовать. И немедля! Никаких причин для промедления не было. Да и незнакомка была теперь не так уж незнакома ему. Он уже знал, как её зовут, где она живёт, какую школу окончила. У них, как выяснилось, имелись общие приятели, и было даже удивительно, что они не встретились раньше. Хотя, может быть, и встречались, но просмотрели один одного, не обратили друг на друга внимания, разминулись. Правда, Андрей не очень-то верил в это: было бы совершенно невероятно, если бы он, даже краем глаза заметив эту дивную, необыкновенную красавицу, остался бы безучастен и не сделал бы попытки сойтись с ней поближе. Ведь достаточно было одного мимолётного взгляда, случайно брошенного им на неё во время школьной процессии, чтобы он вспыхнул, как солома, к которой поднесли зажигалку. И загоревшийся в нём тогда огонь не стихал, не гас, а разгорался всё ярче и неистовее, освещая и то, что было внутри его, и вовне, каким-то необычным, диковинным, по-новому озарявшим всё светом.

Однако, как ни странно, это почему-то не подвигало его к активным действиям, которые логично было бы ожидать от него, учитывая силу и жар охвативших его чувств. Он всё медлил, раздумывал, колебался, будто ожидая чего-то. Или, может быть, немного испугавшись этого буйного, невиданного, сметавшего всё на своём пути шквала эмоций, нежданно-негаданно налетевших на него и потрясших его существо до основания. Или же непонятно отчего рассчитывая, что всё устроится и уладится как-то само собой, без всяких усилий с его стороны, помимо него, но при этом к максимальной для него выгоде. По этой же причине он избегал общения с Наташей, не виделся с ней, не звонил и не писал ей с того самого дня, когда они так некрасиво и нелепо расстались. Он понимал, что ему нечего больше сказать ей, что между ними всё кончено, что его любовь к ней, когда-то горячая и страстная, но давно уже сильно поостывшая и давшая заметные трещины, теперь, после происшедшего на днях, умерла раз и навсегда, растаяла, потухла, как перегоревшая свеча. В его сердце властно, как у себя дома, расположилась другая, и прежней, износившейся, исчахшей, прискучившей ему любви там уже не было места. Оставалось только констатировать этот факт и сказать обо всём Наташе. Которая, впрочем, по всей видимости, и сама уже догадывалась о том, что их довольно длительная – продолжавшаяся около полутора лет – любовная история подошла к своему завершению и канула в Лету.