Михаил Широкий - Солнечный удар

Парень тем временем, очевидно всерьёз задетый словами подруги, не находя больше аргументов и решив действовать силой, схватил её за руку и попытался притянуть к себе. Но не тут-то было: охваченная бешенством девушка резко вырвала свою кисть и с коротким негодующим возгласом отскочила от своего распустившего руки визави. Несколько мгновений они стояли друг против друга неподвижно, дрожа от возбуждения и впившись один в одного угрюмыми, сумрачно посверкивающими взглядами.

Первым не выдержал парень. Он передёрнул плечами, тряхнул головой, вернул на своё лицо привычную нагловато-небрежную ухмылку и, бросив напоследок что-то, по всей вероятности, грубое и грязное, повернулся и неспешной, непринуждённой походкой, сунув руки в карманы и слегка покачиваясь на ходу, стал удаляться.

Девушка даже не посмотрела ему вслед. Её по-прежнему сотрясала мелкая дрожь, глаза растерянно блуждали, лицо омрачилось и чуть осунулось. Она не двигалась с места, хмурила лоб и всё озиралась кругом, будто не зная, что ей теперь делать и куда идти.

Возможно, как немедленно предположил Андрей и во что ему очень хотелось верить, между этими двумя всё было кончено. Он знал, конечно, что милые бранятся – только тешатся, но, как ему показалось, это был не тот случай. И дело было даже не в том, что незнакомка и её парень прилюдно, не стесняясь окружающих, будто не замечая никого, конфликтовали, кричали друг на друга и, казалось, готовы были схватиться врукопашную. Это бы ещё ладно, это не так страшно. Андрей сумел уловить другое, почти незаметное со стороны, но гораздо более существенное. А именно – ледяной холод в глазах у обоих, презрение, отвращение, бешенство, почти гадливость в её глазах, равнодушие, пустоту, безразличие, оживлённое лишь дежурной циничной усмешкой, – в его. Так смотрят один на другого те, кто, может быть, когда-то и любили друг друга, находились в тесных отношениях, пережили яркую и волнующую историю, но у кого всё это уже в прошлом, чувства которых остыли и иссякли, кого уже ничего не связывает, кроме разве что привычки, инерции, смутных, понемногу бледнеющих и стирающихся воспоминаний…

– Ну, так мы идём или как? – внезапно прервал его размышления мягкий грудной голос с едва уловимой капризной интонацией. – Чего ты тут встал, как вкопанный?

Вздрогнув от неожиданности, Андрей поневоле оторвал взгляд от пленившей его незнакомки, которую он буквально пожирал глазами, и перевёл его на Наташу, совершенно непредвиденно оказавшуюся рядом с ним и вперившую в него неотрывный, изучающий взор.

– К-куда идём? – ещё не придя в себя, пробормотал он первое, что пришло ему в голову.

Наташа чуть скривила пухлые, налитые, как ягоды, губки.

– Домой, куда ж ещё? Я устала. И не хочу торчать здесь на солнцепёке неизвестно для чего.

Андрей замялся. Он-то, в отличие от своей подруги, прекрасно знал, для чего он здесь торчит, и понимал, что если подчинится ей сейчас и уйдёт отсюда, то, возможно, никогда больше не увидит ту, другую, которую он узнал, да и то пока только наглядно, всего пару часов назад, однако без которой, как он всё более отчётливо чувствовал, он уже не представлял себе своей жизни. Он признавал, что это не совсем нормально, что это очень смахивает на безумие, наваждение, морок, но это было именно так. И он ничего не мог с этим поделать, это было сильнее его, он не в состоянии был – да не очень-то и хотел – сопротивляться нежданно-негаданно захватившей и понёсшей его куда-то властной, неодолимой силе.

А Наташа, стоявшая перед ним и не сводившая с него вдумчивых немигающих, казалось, всё видевших и всё понимавших глаз, сразу как-то потускнела, поблёкла, словно отодвинулась на задний план и продолжала отстраняться всё дальше. Он смотрел на неё и как будто не видел, не замечал, не чувствовал её присутствия. И её яркая, эффектная, роскошная, даже несколько избыточная красота, так восхищавшая, покорявшая, возбуждавшая его совсем недавно, казалось, ещё вчера, и производившая неизгладимое впечатление чуть ли не на всех вокруг, тоже внезапно потеряла в его глазах всякую привлекательность, значение и ценность, в мгновение ока вытесненная и подавленная другой красотой, ослепившей его, как солнечный луч, и продолжавшей, сверкая и переливаясь, стоять перед его восхищённым взглядом. Наташина же красота оказывала на него теперь совсем другое действие: она стесняла, утомляла, раздражала, казалась чужой и враждебной. Ему порой хотелось просто закрыть глаза, чтобы не видеть её больше…