Михаил Широкий - Солнечный удар

Он вообще старался не думать об этом. Точнее, не способен был с некоторых пор думать ни о чём, кроме неё. Белокурой голубоглазой незнакомки, сразившей его наповал и запавшей ему в сердце так, как не западала туда до этого ещё ни одна девушка. Поселившейся там как полновластная хозяйка, завладевшей всеми его чувствами без остатка, полонившей и поработившей его так, как не удавалось это сделать даже самым ярким и неотразимым красоткам, с которыми ему приходилось иметь дело. И это было тем более удивительно, что произошло это внезапно, в одно мгновение, после первого же взгляда, случайно брошенного им на неё и выхватившего её из пёстрой безликой толпы. На ум ему то и дело приходило пошлое, истасканное выражение: «любовь с первого взгляда», каждый раз вызывая у него ироническую усмешку. Но она быстро исчезала, когда он, возможно, впервые в жизни, вдумывался в это серьёзно, глубоко и беспристрастно, отбрасывая ложный стыд, легкомыслие и глупые мальчишеские предрассудки. И вынужден был признать, что так оно и было на самом деле. Да, это была именно она, самая настоящая любовь с первого взгляда! О которой так много и часто говорят, походя упоминают её как заезженное клише, не вкладывая в это словосочетание никакого смысла, не придавая ему особого значения, порой просто не понимая его.

Для Андрея же это вроде бы отвлечённое понятие совершенно неожиданно наполнилось вполне конкретным содержанием. Это было как вспышка молнии, разорвавшая окутывавшую его кромешную тьму, о которой он даже не подозревал, и озарившая то главное и, возможно, единственное, ради чего и стоит жить. Он ещё не осознавал этого в полной мере, лишь смутно догадывался, нащупывал, прозревал эту истину, мелькавшую перед ним в зыбкой колеблющейся дымке и лишь изредка выплывавшую из неё и принимавшую более определённые очертания…

Весь во власти этих томных, волнующих дум, то приятных, опьяняющих, влекущих в какую-то безбрежную сияющую даль, то беспокоящих, тревожных, ни с того ни с сего рождавших в душе беспричинное смятение, почти страх, Андрей поднялся, наконец, с постели и, позёвывая и хмуро озираясь кругом, побрёл на кухню. Хотя есть ему не особенно хотелось, он тем не менее машинально открыл холодильник и некоторое время глядел туда бездумным заспанным взором, переводя его с одного отделения на другое и всё пытаясь сообразить, что же ему тут нужно. Так и не сообразив, закрыл дверцу и минуту-другую стоял посреди кухни, продолжая время от времени зевать и медленно вращая мутноватыми, припухлыми от долгого сна глазами. Затем, опять-таки чисто автоматически, зажёг горелку на плите и поставил на неё чайник. После чего, обратив внимание, что в квартире душновато, открыл окно и выглянул наружу.

Взгляд его упёрся в обильную густую зелень, наполнявшую огороженные заборами палисадники, вытянувшиеся во всю длину двора и занимавшие большую его часть. Рослые кряжистые деревья высились напротив окон и протягивали к ним длинные корявые ветви, обросшие пышной мохнатой листвой, распространявшей тонкий приятный запах. Андрей, раздув ноздри, с удовольствием втянул его в себя и, облокотившись на подоконник, обратил взгляд вперёд, сквозь переплёт ветвей и нагромождение листвы. Взор невольно отдыхал в этой приютной тенистой мгле, составлявшей резкий контраст с царившим вокруг ослепительным, нестерпимым для глаз блеском солнца, уже недели две, если не больше, нещадно опалявшего жгучим зноем истомлённую, иссохшую, казалось, готовую потрескаться землю и её обитателей.

И спустя какое-то время ему почудилось, что в этом мягком зелёном сумраке он угадывает утончённые бледные черты, виденные им всего лишь раз, но так прочно запечатлевшиеся в его памяти, что никакие силы, наверное, не в состоянии были бы изгладить их оттуда. Все последние дни он видел их постоянно, то тут, то там, днём и ночью, во сне и наяву. Они появлялись перед его мысленным взором то расплывчатые, едва уловимые, словно окутанные и скрадываемые плотной дымкой, в конце концов поглощавшей их, то совершенно ясно, отчётливо, будто вживую. И тогда он мог различить мельчайшую чёрточку этого лица, вдруг ставшего бесконечно дорогим для него, необходимым ему, неповторимым и незаменимым. И он, пользуясь этими то и дело возникавшими перед ним на удивление явственными, почти осязаемыми видениями, до самозабвения вглядывался в это неподвижное, замкнутое, чуть задумчивое и немного грустное, но такое невыразимо прекрасное, одухотворённое, будто осенённое внутренним светом лицо, пытаясь понять, прочитать по нему, догадаться, о чём она так напряжённо думает, в чём причина её грусти, что её заботит и печалит, какая тайная невзгода тяготит её сердце. Но ничего не понимал, ни о чём не догадывался. Просто смотрел на неё не отрываясь, широко распахнутыми остановившимися глазами, чувствуя, как замирает от сладкого томления сердце, кружит голову, а глаза застилает светлая радужная пелена, как если бы он надел розовые очки…