Слава Соло - Обещанная временем

– Профессор, стойте! – ускоряя шаг, я прикрываю глаза, надеясь, что мальчишка от меня отстанет. – Профессор! Профессор Верт! Стойте же!

Слышу веселье сквозящее в его голосе, и злоба все сильнее разрастается внутри, грозясь разразиться ураганом.

Да как он смеет! Студентишка! А я – уважаемый профессор! Как ему вообще хватает наглости гнаться за мной, прекрасно понимая, что я избегаю встречи с ним!

– Профессор Верт!

Понимая, что бежать дальше просто глупо, сжав губы, я резко разворачиваюсь в узком коридоре Лондонской школы экономики и политических наук:

– У вас какой-то неотложный вопрос по теме спиритуалистической философии Беркли? – хмуро чеканю я.

Он подбегает, останавливаясь в сантиметрах от меня, тяжело дыша, и смотря на меня своими до неприличия ясными глазами. Черти в них так и пляшут, непроизвольно выбивая из моих легких весь воздух.

Он оглядывает меня совершенно непристойным взглядом, восхищенно делая остановки на бедрах, обтянутых серой юбкой-карандашом и расстегнутой пуговице на шелковой блузе. Я едва ли не задыхаюсь от возмущения, раздираемая желанием влепить ему звонкую пощечину.

– Ну? – гневно рычу я, складывая руки на груди, в отчаянной попытке защититься от него.

Главное не показывать слабости. Именно это всегда и раззадоривает больше всего.

Но этот мальчишка словно не слышит и не понимает моих сигналов.

С самой глупой из возможных улыбок, он просто смотрит на меня, сияя восхищением юности, словно не веря собственным глазам. Он даже немного поднимает руку, словно пытаясь меня коснуться, но вовремя приходит в себя, понимая, что за подобные действия в адрес профессора школы, легко схлопотать исключение.

– Беркли, – рассеяно произносит он, видимо пытаясь припомнить, о чем я вещала на лекции, – точно! – и снова расплывается в очаровательной улыбке, от которой, я уверена, погибло немало сердечек его ровесниц. – Я не совсем понял, что значит его высказывание о том, что существовать – это значит быть воспринятым.

– Значит вы, мистер…

– Адамс, – с готовностью продолжает он. – Александр Адамс.

– Мистер Адамс, – повторяю я эхом, хотя уже давно запомнила как именно звучит его имя, – считаете, что после того, как занимались на моей лекции непонятно чем и ничего не поняли, – я все больше хмурюсь, раззадоривая сама себе своими словами, – я должна давать вам разъяснения в неурочное время?

– Просто, вы произвели на меня впечатление того преподавателя, который на самом деле горит своим делом, – ничуть не теряется наглец.

– И как это понимать?

– Это значит, что по моему мнению, вы не допустите, чтобы студент, горящий жаждой знаний, ушел от вас ни с чем.

От такой наглости, я чуть приоткрываю рот, из которого вырывается смешок. Брови оказываются где-то в районе макушки, и я стою и таращусь на этого малолетнего нахала.

Александр выглядит таким же самоуверенным и веселым, как и на моей лекции. Удивительно, но во всем этом я не чувствую издевки, или настоящей наглости. Но вопрос о том, что ему нужно от меня, все еще остается открытым.

Его лицо, такое открытое и доброжелательное, лучится добротой и неподдельным интересом. Александр выше меня на добрых двадцать сантиметров и мне приходится смотреть на него снизу вверх, что не прибавляет авторитета. Жесткие волосы цвета темного золота небрежно взъерошены, ямочка на правой щеке, появляющаяся, когда он улыбается, волевой, жесткий подбородок и невозможные карие глаза, обезоруживающие меня с самой первой встречи взглядов.

– У вас ровно пять минут, – чеканю я, разрывая это напряжение между нами и направляясь в сторону выхода, – можете проводить меня до парковки и за это время я постараюсь ответить на ваши вопросы.

Он тут же устремляется за мной, пытаясь заглянуть в лицо, но я старательно избегаю встречи взглядов.

– Я не согласен с тем, что мир можно познать лишь через чувства. По моему мнению, это мир познает нас, и мы здесь для того, чтобы нарушить систему, если это получится.

– Что вы имеете в виду? – настороженно уточняю я, немного сбавляя шаг.

– То, что мы здесь не для того, чтобы носиться со своими чувствами, вдыхать ароматы цветов и предаваться гедонизму, а для того, чтобы менять чувствами мир.

– То есть вы хотите сказать, что все, что касается чувственных удовольствий, начисто лишено смысла? – усмехаюсь я.

– Напротив, – не теряется он, – все это помогает нам понять то, ради чего стоит жить. Но это не цель, а средство.