Слава Соло - Обещанная временем

– Прошу вас, заберите их! Я не могу врать хозяину, это еще худший грех! Будет лучше, если я понесу наказание, чем совру!

Все это представление уже начинает меня раздражать. Да и в добавок, прохожие заинтересованно оглядываются на нас, пытаясь понять, что тут происходит.

– Заберите деньги себе или выбросите их, – цежу я сквозь зубы, – только закончите этот спектакль, ради всего святого.

Девушка поднимает на меня глаза полные слез, и я теперь вижу ее лицо во всех подробностях: смуглая кожа, полное отсутствие макияжа, нос с горбинкой, пухлые губы, заостренный подбородок, карие глаза, наполненные влагой. Ее гладко уложенные черные волосы на самом деле искусно распрямлены. Телосложение хрупкое, а сама она не выше метра шестидесяти. Типичная представительница кутхи.

– Госпожа, вы должны пойти со мной и сказать хозяину, что я дважды расстроила вас нашим сервисом! Вы должны вернуться в этот ресторан еще раз! Это я виновата, «Сюри» ведь одно из лучших заведений в городе, и это все…

– Я никому. Ничего. Не должна. – ледяным голосом отчеканиваю я. Внутренне понимаю, что меня бесит не то, что я могу быть застукана кем-то из знакомых с кутхи на улице. Как это не удивительно, меня бесит ее раболепское отношение. Отсутствие ценности себя и самоуважения. – Уходи. Сейчас же, пока я не вызвала граштрий.

Упоминание касты воинов и стражей правопорядка, производит на нее эффект. Девушка тут же вскакивает с колен и отходит от меня на почтительное расстояние.

С высоко задранным подбородком и плотно сжатыми губами, я прохожу мимо, не оборачиваясь.

Мне так жаль.

Её, себя, и эти условия в которых мы все заключены. Не понимаю, откуда во мне это нездоровое сострадание, ведь я верю Дарию. А он говорит, что если бы бог хотел сделать кутхи вегой, он бы поместил ее душу в другую семью.

Возможно он прав. Возможно мы действительно должны обращаться с этими людьми жестко, чтобы их души «учились». Вот только…

Почему мне так мучительно горько от того, что я делаю?

Добро пожаловать в мой мир.

Это Аргард, где люди не рождаются равными и никогда не становятся равными. Шанс покинуть свою касту, определённую богом при рождении, не представляется возможным.

3020 год

– Лали, дочка! Где ты была весь день?

Отец шагает ко мне с распростертыми объятиями. Что-то в его поведении настораживает. Слишком наигранно.

Стягивая с себя кружевные перчатки и бросая их на столик возле двери, я иду к нему на встречу, позволяя обнять, а сама, тем временем, оглядываю прихожую, пытаясь понять первопричину.

Но ничего нет. Даже слуг.

Белая прихожая с мраморным полом переходит в зал высотой в три этажа, увенчанный стеклянным расписным полотком. Дальше двусторонняя лестница, красиво овивающая обе стены.

Из прихожей, когда задираешь голову вверх, открываются пролеты двух жилых этажей, с ограждениями из красного дерева. Там располагаются в основном спальни, гардеробные и комнаты для гостей. Здесь же, на первом, проходят все приёмы отца, благо, огромное пространство это позволяет. Также, тут находится библиотека, кухня, и в дальнем крыле – комнаты слуг.

Я сворачиваю направо, следуя за отцом, который продолжает щебетать какие-то глупости.

И снова это предчувствие. Он никогда так не делает. Обычно папа лишь мельком целует меня, и уходит в кабинет, продолжая заниматься государственными делами. Частенько он даже обедает там, оставляя меня в одиночестве в огромной столовой.

И лишь когда мы заходим в гостиную для особо важных гостей, я наконец, понимаю в чем дело.

Красные расписные ковры и антикварная мебель, обитая алым бархатом. Золото на канделябрах и стенах, окна в пол с выходом с прекрасный сад, особую гордость моего отца. Ну и, разумеется, рояль, на котором никто не играет. Точнее, когда-то за ним ним сидела моя мать. Одни из самых светлых воспоминаний моего детства – как я просыпалась, слыша чудесные звуки музыки, разносящиеся по нашему дому, и неслась со всех ног, чтобы обнять ее.

С ее ранней и несправедливой смертью, музыка в нашем доме стихла. Отец становился все более замкнутым, а я обрастала все большим количеством нянек и учителей. В конечном итоге, мы с отцом виделись крайне редко, хоть и жили в одном доме. Он посвятил всего себя Государству и Аргарду. Судя по всему, политика для него была надежнее, чем хрупкая человеческая жизнь.

– Лали, дочка, это Гай Яр, – выплывая из собственных мыслей, я замечаю стоящего у окна мужчину.