– Николай Павлович… Он… Ну сейчас машина выедет, вы же с ним?
Птица успевает перехватить мать до того, как она рванет на секретный объект, куда идти все равно не имеет смысла. Заставляет ее сделать пару шагов назад, бросает быстро:
– Машина, – повторяет слова напуганного гонца. – Сейчас выедет машина. Надо ждать.
У самой под ребрами все обрывается – там ледяная пустота сейчас, колючая, и хочется чтобы кто-то сильный сейчас прижал к себе и сказал, что делать. Но это ее, маминого, мужа, сейчас вывезут на казенной машине, и если кому-то нужна поддержка, так точно этой не-по земному красивой женщине с желто-зелеными глазами. Поэтому Птица снова прижимается к ее руке и молчит, прячет нос в тонкий льняной рукав от почему-то совершенно невыносимым ставшего запаха крови, ждет рыка мотора и быстрых гудков с автострады. И когда они раздаются наконец-то, резкие и нервные, женщина и ребенок бегут так быстро, как только могут, спотыкаются и падают, потому что обе понимают: за короткими, истерическими нажатиями на клаксон – беда.
Обе не позволяют себе даже подумать о слове «смерть».
Да и нет ее, той смерти – идиотская бытовая авария, непонятная ни Птице, ни ее матери: какая, ко всем чертям, авария на секретном военном объекте – но не до объяснений, не до требований дать хоть раз честные ответы, да и не вопросов даже. Лишь бы все было в порядке. Лишь бы успели.
Птица машинально бросает взгляд в окно, и тут же обо всем забывает: и о стонущем отце на заднем сидении, и о матери, бережно удерживающей его голову на коленях, и об отчаянно лихачащем водителе их импровизированной скорой помощи. Потому что тип тот, идеальный, остро вглядывающийся в девчонку, о котором та забыла напрочь – вот он, и шикарные его волосы в открытом фиолетовом кабриолете развеваются так, словно он прямо сейчас снимается в какой-то супермодной рекламе. У живых людей все как-то не так происходит, тем более когда – и это уж совсем неожиданно – они пытаются уйти от погони. И погони выглядят вовсе не так: когда юркий черный мотоцикл несется вперед, нарушая все возможные правила дорожного движения, уворачивается от столкновений в последнюю секунду, ныряет на встречную полосу, лавирует по ней прямо перед носом многотонного грузовика – должна быть реакция. Хоть какая-то, хоть ленивый гудок, хоть нецензурный вопль из открытого окна чьей-то машины в адрес очередного будущего фарша… Но не это абсолютное равнодушие, не спокойное движение, как будто не существует вообще ее, этой женщины со встрепанными черными волосами, в которых мелькает иногда что-то яркое: слишком быстро, не присмотреться; оседлавшей мотоцикл как иные лошадей, и ведет она с ним как с породистыми скакунами, похлопывает по раме, шепчет что-то, поднимая его на дыбы…
А всем плевать. И на ледяное спокойствие гребаного божества, который преследует, кажется, ее, Птицу, по крайней мере держится как приклеенный, и на оттесняющую его фурию – бросается разъяренной кошкой на огромного беркута, и оба вытворяют что-то уж совсем невозможное в плотном потоке машин.
Птица решает, что ей тоже плевать. Откидывает голову на сиденье, пытается перестать слушать причитания матери и тихие размеренные команды отца – что делать, если он умрет. Жмурится изо всех своих сил, кусает губы, злые слезы смахивает, и молчит, молчит, молчит. Знает: если она решит вклиниться в разговор, ее примут с радостью, и она сможет сжать широкую ладонь отца и дрожащую ручку матери, и плакать они будут уже вместе, и уже ей будут выдаваться указания. Знает: она не имеет права. Потому что все, что сейчас – между матерью и отцом, это свято, это бесценно. Кто она, чтобы рушить этот момент?
Водитель отчаянно лавирует между машинами, не замечая смертельной пляски двоих сумасшедших, жмет на газ, и Птица даже решает, что это она просто так сходит с ума, и этих, в кабриолете и на мотоцикле, просто не существует. А потом раздается вопль, громкий вой клаксона и разрывающий уши визг тормозов; и боль, такая боль, что в глазах темнеет, эта боль застревает в горле и выкашливается кровью – а потом чья-то жестокая рука вытаскивает ее из переворачивающейся машины, прямо сквозь разбитое стекло, и тогда Птица кричит, но тут же давится, и ее голову устраивают на сильное и пахнущее морозом плечо, крепко сжимают за худенькую спину, а потом от скорости свистит в ушах, а боли, боли просто не может быть больше. Каким-то одним рывком до девушки доходит, что она на сидении того самого мотоцикла, и черноволосая фурия прижимает ее к себе, и кровь из открытого стонущего рта стекает прямо по зеленой кожаной куртке женщины – а еще та ведет мотоцикл одной рукой; а потом сознание уплывает, и в голове сквозь черноту прорывается лишь одна мысль «Держись, девочка, мы вытащим тебя», и это почему-то страшнее всего.
Читать дальше