С. Джей-Джонс - Песнь теней

– Реально, – говорю я.

– Тогда назови меня. – Он торжественно смотрит на меня. – Верни меня мне самому, Элизабет.

– Но я не знаю твоего имени, – отвечаю я, и мой язык заплетается от слез.

– Ты всегда его знала, – отвечает он. Он прижимает ладонь к моей груди. – Ты хранила его всегда и везде, возвращая часть меня обратно в верхний мир.

Монастырь. Я думаю об именах, высеченных в каменных стенах катакомб, именах давно умерших братьев. «Махье», вспоминаю я. Но это не имя Короля гоблинов. Тогда я осознаю, что знаю его, в кусочках, во фрагментах, в мечтах. Мальчик-волк, одичавший ребенок, имя, вырезанное на подоконнике.

– Как… – начинаю я.

Он мягко смеется.

– Пути Господни неисповедимы.

– Мне бы очень хотелось, чтобы он был немного менее неисповедимым и намного более близким, – раздраженно говорю я. Король гоблинов хихикает.

– Ты дала мне имя, – говорит Йозеф. Улыбка брата нежна и сладка, и я не думаю, что смогу вынести эту боль. – Теперь дай имя ему.

Он берет мою руку и прикладывает ее к сердцу Короля гоблинов. Мой сдержанный юноша. Мой…

– Вольфганг, – шепчу я.

Йозеф возвращает мне мою свечу, зажженную не только от огня на моем алтаре, но и от блуждающего огонька в его груди. Его душа, моя душа. Я протягиваю руку и зажигаю свечу в груди Короля гоблинов.

Тени отступают.

– Иди, – говорит Йозеф и указывает на окно, где стоит девочка с солнечными волосами и синими, как лето, глазами, протягивая руки в ожидании, что я крепко схвачу ее ладонь.

– Кете, – бормочу я.

За моей сестрой стоит Франсуа. Мой брат и его возлюбленный не сводят друг с друга глаз. Что говорится в этом долгом, спокойном взгляде, для меня остается неизвестным, хотя их язык – язык любви, а не тот, на котором говорю я. Спустя мгновение Франсуа кивает. Это жест не смирения и поражения, а принятия. Прощания. Йозеф в ответ тоже кивает.

– Иди, – повторяет мой брат. – Иди и играй свою музыку для мира. Будь такой, какой тебе предначертано быть, Лизель, так же как и я – король, которым я выбираю быть.

– Но как я смогу играть без тебя? – Я даже не пытаюсь смахнуть струящиеся по щекам слезы.

– У тебя есть он, – говорит он, указывая головой на Короля гоблинов. На Вольфганга. – Но я у тебя тоже всегда буду. Твоя музыка – это мост, Лизель, – говорит он. – Играй ее, и мы всегда будем вместе. Играй ее, и я всегда буду помнить. Тебя. Жизнь. Что это значит – любить. Потому что твоя музыка – это первое и единственное в мире, что позволяло мне оставаться человеком, и первое и последнее, что я возвращаю тебе.

Рыдания лишают меня возможности говорить.

– Я люблю тебя, Зефферль. – Я не могу дышать, не могу вдохнуть достаточно воздуха, чтобы попрощаться навсегда. – Я люблю тебя, mein Brüderchen . Всем сердцем.

Йозеф улыбается, и кончики его зубов сверкают в мерцающем свете свечи.

– А я люблю тебя, Лизель, – мягко говорит он. – Всем миром.

Младенец плачет в люльке, затем затихает, и пылающие лихорадкой ярко-малиновые щеки бледнеют.

Ребенок затихает.

Йозеф?

В комнату входит маленькая девочка, болезненно бледная и очень худая, с темными волосами и глазами на пол-лица. Она склоняется над колыбелью и прикасается к щеке своего братца.

Младенец открывает глаза. Они полностью черные. Глаза гоблина. Глаза подменыша.

Зефферль?

В ее голосе сквозят тревога и любовь. При звуке ее голоса чернота в глазах младенца сокращается, и они становятся бледно-голубыми. Он протягивает девочке крошечную ручку, и она крепко ее сжимает. Девочка затягивает колыбельную, которую сочинила сама. От этого у него внутри что-то просыпается, что-то новое, что-то незнакомое, что-то чудесное.

Память.

Его память. Первое, что он в действительности может назвать своей собственностью, поскольку она не принадлежала ни Подземному миру, ни Лизель, никому, кроме него.

Эрлькёниг.

Вдалеке играет музыка. Это звук голоса его сестры, проникающий сквозь завесу между мирами. И так же, как он делал, будучи младенцем в люльке, Йозеф подтягивается к ней.

Их души соприкасаются, и это мост. У него было имя. У него была душа. У него была добродетель.

Эрлькёниг помнит, что значит любить.

И оживляет этот мир.

Анне Катарине Магдалене Ингеборг Фоглер

На адрес Верных

Вена

Моя дорогая Кете!

Мы вернулись целыми и невредимыми обратно в Баварию к маме и Констанце. Несмотря на наши опасения, гостиница без нас процветала, поток гостей не иссякал, и теперь у нас вместо папиных долгов полные сундуки. Наша бабушка такая же раздражительная и вспыльчивая, как всегда, хотя она и вышла из своих покоев, чтобы поприветствовать Вольфганга. Он очаровал ее, как неизменно очаровывал всех, кого мы встречали в нашей поездке обратно к Роще гоблинов, хотя, если ее об этом спросить, она станет это яростно отрицать.