Оливия Штерн - Страж её сердца [litres]

– Ты голый, – брякнула она первое, что пришло на ум.

– Да, голый. И ты тоже. – Он прижал ее к себе так сильно, что Алька задохнулась – и от нахлынувшего солнечного счастья, и оттого, что руки Мариуса так сильно стиснули ее.

– Как ты? – пискнула она, наслаждаясь запахом и теплом его кожи.

– Потом, все потом.

Он прижимал ее к себе так сильно, что у Альки кружилась голова и почему-то хотелось плакать навзрыд, хотя это было глупо – реветь, когда все получилось, когда они победили.

– Я подумала, что тебя убили, – прошептала она, – и я…

– Но я живой, – строго проговорил он, – и брат твой живой. Никогда – слышишь? – никогда даже не думай о том, чтобы лишить себя жизни. Ты даже не подумала о том, что, возможно, беременна. Не подумала ведь, верно? То-то же.

Алька растерялась. Вот об этом она точно не думала. И все-таки расплакалась, размазывая по щекам горячие слезы. Мариус целовал ее, собирая их губами, а потом сказал:

– Идем домой, маленькая птичка. А то подхватим простуду, чай, не лето.

– Идем, – согласилась Алька.

Она мертвой хваткой вцепилась в Мариуса, обхватила его за шею, а он поднял ее на руки.

Алька глупо улыбнулась, подумав, как, должно быть, удивятся домашние, когда они заявятся вот в таком интересном виде.

Дом встретил их сонной тишиной. Алька все прижималась к Мариусу, все еще не верилось, что – вот он, живой. Казалось, стоит разжать руки и отпустить, как он начнет таять словно мираж. И поэтому она крепко переплела пальцы и терлась лбом о грязную и колючую щеку, пропахшую кровью, болью и магией, и не спешила открывать глаза, потому что после портала невыносимо кружилась голова и тело словно покачивалось на волнах.

– Ну все, все, мы на месте, – хрипло прошептал он. – Давай-ка я тебя поставлю на ноги, Алайна-а-а…

Она вдруг сообразила, что Мариус и сам устал и, скорее всего, был ранен. А она, глупая курица, не желает слезать с рук.

– Ой, прости, – пробормотала едва слышно.

Но он и сам не торопился ее отпускать, даже когда ступни утонули в мягком ворсе ковра. Так и придерживал за талию.

Алька заглянула в кофейные глаза, ставшие такими родными, осторожно провела ладонью по щеке, скользнула подушечками пальцев ниже, к ключицам, потом к ребрам. И снова вспомнила, что Мариус пару дней провел в подземельях Магистра, и даже страшно подумать о том, что ему пришлось пережить. Но – живой. И даже на ногах крепко держится.

– Так, – Мариус решительно отодвинул ее от себя, – давай-ка начнем с того, что примем ванну. Посмотри на меня, птичка, я же грязен, как трубочист.

– Ты весь в крови, – кивнула Алька.

И вот это осознание того, что ее мужчина буквально залит засохшей кровью, внезапно отрезвило, выдрало из сладкого дурмана.

Алька вздохнула и осмотрелась. Оказывается, Мариус перенес их в свою спальню и они как раз стояли между дверью и роскошной кроватью, застеленной покрывалом с цаплями. За окном разгоралось утро, солнечные лучи снопами рассыпались по комнате, порхали редкие пылинки, привычно пахло деревом, кожей, горьким шоколадом.

Ее затрясло. Все равно не верилось, что все закончилось. Что оба они живы и что она стала просто человеком.

– Ну ну, птичка моя… Что это ты? Сделала самую важную часть работы, а теперь дрожишь?

Мариус, успевший облачиться в халат, принес Альке еще один и начал одевать ее, как маленькую. Алька млела от легких прикосновений, в доме было тепло и ее разморило от близости Мариуса, от ощущения безопасности.

– Что там было? – спросила она тихо. – Что случилось с Магистром?

Мариус положил ей руки на плечи и серьезно сказал:

– Магистра больше нет, Алайна. Тебе удалось расколотить артефакт в тот самый миг, когда все это еще имело смысл. Поэтому я тебе жизнью обязан. Но, знаешь, мне приятно быть обязанным именно тебе. Меня это не будет тяготить. А теперь идем вниз, попросим, чтобы нам организовали ванну.

Алька еще раз осмотрелась и удовлетворенно улыбнулась. Ей казалось, что по комнате, трепеща крылышками, летает маленькое тихое счастье. Ее личное, отвоеванное у судьбы. И пошла следом за Мариусом, наслаждаясь каждым прикосновением, каждым ощущением – ворса к пяткам, теплого воздуха к лицу, мягкой ткани к телу.

Так, держась за руки, они спустились на кухню, и Алька вдруг вспомнила тот самый первый вечер, когда она, шатаясь и поминутно хватаясь за стенку, вот так же добрела до кухни – и увидела, как за столом сидели Тиберик и Робин, а Марго пекла пирожки. А сейчас там были только Марго и Эжени. Марго сидела в кресле, укрывшись вязаным пледом, а Эжени ловко лепила ватрушки, раскладывала творог с изюмом по лепешечкам из теста.