Шмиэл Сандлер - Оргия в гареме царя Соломона

– А сколько положил вам Соломон? – осторожно поинтересовался я, имея в виду своего предшественника.

– Прежний, две тысячи зеленью, – скромно потупилась старая. Седые букли ее развевались на ветру. Две тысячи баксов казались ей скромным вознаграждением за ее вклад в охрану материальных ценностей моего гарема.

– Как начальник Отдела безопасности мадам Ротенберг получает еще двадцать! – опять же к месту доверительно шепнул мне Тип.

– А работа, между тем, у меня ответственная, – продолжала старуха.

– Не пыльная, – ввернул Тип.

– Я полагаю, что вы, господин Трахтенберг…

– Не заговаривайся, бабка! – повысил голос Тип.

– Я полагаю, что вы, Ваше величество, примите этот факт во внимание, при рассмотрении вопроса о жаловании, – поправилась старушка, игнорируя замечания Типа.

Как только Тип со старухой стали оглашать цифры своих доходов я потерял дар речи, моей зарплаты, по утверждению жены, хватало лишь на то, чтобы купить недельную порцию кошачьего корма. Я не стал обещать бабке что-либо конкретное, а лишь неопределенно кивнул головой в ее сторону и она, приняв знак сей за царскую милость, торжественно вопросила:

– Можно ли начинать, Ваше величество?

– Чего начинать? – не понял я.

– Как это чего, парад!

Час от часу не легче, и все же я, наверное, в гостях у психов. Но как попали к психам эти красотки, может быть и они тоже психички? Не хватало мне одной психопатки дома.

– Ах, парад. Ну что ж, давайте, парад так парад.

Старуха приблизилась к перилам и хриплым баритоном рявкнула в микрофон:

– Гаре. м.м!.. Равнение направу… Интервал три шага… Поротно, строевым, с песня-ай… шагом… арш!

Тут вперед выполз Тип и начал исполнять песню «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы…»

Тип был директором императорской филармонии, как позже я выяснил (и на что намекала мне бабка) в корыстных целях он уволил всех оркестрантов. Раньше в штате числилось восемнадцать музыкантов, и теперь сам работал за всю капеллу: он громко пел, успевая при этом подражать то звуку фагота, то флейты или валторны. Со стороны это выглядело как кривляние пьяного клоуна на арене цирка. Было видно, что он в ударе, и фиглярствовать или куражиться таким вот манером, доставляет ему удовольствие. Мне это было неприятно, но окружающие воспринимали его шутовство как концерт для фортепьяно с оркестром во дворце наций. Даже старуха, которая, судя по всему, симпатии к нему не питала, смотрела на происходящее как на естественное течение общепринятого церемониала.

Парад был великолепен. Жены прошли под балконом строевым шагом, держа равнение на меня. Из-под кованых каблучков сыпались искры. Четкий ровный шаг их, гулким молотом звучал на плацу предназначенного для строевой подготовки личного состава моих жен. Я почувствовал необыкновенное воодушевление и энтузиазм. В душе моей пробудились неведомые ранее дикие инстинкты: мне хотелось стрелять из карабина по абстрактному врагу, рубить шашкой направо и налево и вообще, лихо джигитовать на глазах у понимающей публики. На секунду я представил себя бравым гусаром на горячем скакуне, возглавляющим шествие блистательных амазонок.

Я любовался и восхищался собой и мне казалось, что мои прелестницы взирают на меня с безумным обожанием. Восторг и упоение охватили все мое существо. Еще немного и я бы заплакал от умиления. Осталось лишь поискать в кармане носовой платок, чтобы громко высморкаться и уронить сентиментальную слезу на декоративный паркет балкона.

Прежде такое случалось со мною часто и, как правило, в самое неурочное время, вызывая у окружающих недоумение и смех. Теперь я был все-таки царь и момент для сантиментов сочли бы неподходящим: я не хотел, чтобы моя монархическая слабость послужила предметом для пересудов в стане придворных. Все замерли в замешательстве, догадываясь, что именно я собираюсь вынимать из кармана в следующее мгновение. Но от излишних телячьих нежностей меня спасла старушка, которую вдруг не к месту охватил приступ удушливого кашля.

Сей неожиданный физиологический акт со стороны начальницы отдела кадров спустил меня с небес: поэтический порыв мой внезапно угас, плакать мне расхотелось, и вынимать из кармана несвежий носовой платок на глазах у публики мне не понадобилось. Я сердито глянул на старушку и кашель ее мигом прервался.

Однако сколько такта у этих царедворцев, почувствовала ведь, карга старая, что меня понесло. Ишь раскашлялась. Но в душе я был благодарен ей: своей неуклюжей выходкой, или уловкой она спасла меня от конфуза.