Ксения Нихельман - Нелюбовь

И поплелся вниз. Напоследок я обернулся: по мне скользил точно такой же оценивающий взгляд. Он оценивал меня, выяснял, подружимся ли мы, подхожу ли я Ему? И внезапно, под этим пристальным и колким взглядом, я устыдился. Чего? Вероятнее всего, самого себя, своих неуклюжих рук и ног, своей идиотской короткой стрижки.

Этим же вечером, когда я сидел в своей комнате и листал журнал с картинками крутых автомобилей, до блеска отполированных, скользких, обтекаемых форм, мать из кухни проорала:

– Марик, вынеси мусор!

– Щас, – крикнул я, перелистнув страницу.

– Не «щас», а сейчас же!

– Ага.

– Не «ага», а «да»! Сколько можно тебе это твердить?

Разъяренная она залетела в мою комнату. Уперла руки в бока, нацелила волевой подбородок. Кстати, подбородком я пошел весь в мать, у отца лицо узкое и острое, как хлыст, как ремень, которым можно схлопотать по заднице, если с первого приказа не поднимаешь ее со стула и не тащишь к мусорным бакам. Но у меня, к несчастью, волевой подбородок, и потому я сказал:

– Две странички осталось, мам.

– Мусор надо вынести из дома до шести вечера, иначе деньги в доме водиться не будут!

Я тяжело вздохнул. Если честно, то это уже доконало.

– Ты мне повздыхай еще тут! – она схватила журнал и швырнула его в угол комнаты.

Раздраженно я поднялся, взял в одну руку пакет с мусором, в другую ключи от квартиры.

Спустился на третий этаж и невольно ухом приник к двери новых соседей. Тишина. Интересно, чем они там занимаются? Я принюхался. Нет, никаких признаков приготовления ужина. Выносят ли они мусор до шести? Кто из них это делает, родители или Он? Со слабой надеждой я начал фантазировать: вместе мы идем к мусорным бакам, у каждого пакет в руке, я говорю Ему «привет», Он мне «привет», свободной рукой откидывая нависшие на глаза волосы, и вот мы уже дружим, ходим друг к другу в гости, вместе разглядываем офигенные тачки, строим шалаш и играем в мяч. Стандартный набор для мальчика. Я тряхнул головой и пошел прочь, покрепче ухватив свой раздутый пакет, потому что, по правде говоря, ни о чем таком не думал, ни о мяче, ни о шалаше. Я думал только о Его кудрявых волосах и тощих ногах.

***

– Ну сколько можно говорить?! Марк! Неужели так сложно запомнить: опускать за собой крышку унитаза!

При звуках материного голоса я сжался, сгруппировался в квадратную коробочку, защищая жизненно-важные органы.

– Иди сюда! – скомандовала она. – Быстро!

Послушно я добрался до туалета. Как в тумане, потому что старался глядеть себе под ноги.

– Вот что это? – пальцем она указывала на не опущенную крышку.

– Извини, мам, я забыл.

– Вечно ты забываешь, весь в отца. У того тоже с памятью все плохо. Как пиво лакать с мужиками в гараже, так он помнит, а как дома крышку унитаза опускать – никто не помнит. Смотри сюда, сказала. Раз, и крышка внизу, одно движение! Тебе необходимо запомнить одно-единственное движение! Это необходимо, чтобы денежный поток не уходил… – она сделала размытый жест рукой, типа «вжик», – из дома. Понятно?

Моя мать. Моя мать.

– Да, мама.

– Надеюсь, ты запомнил.

Разумеется, я запомнил! И вообще, не я последним посещал уборную, а отец! Но он уже испарился из дома и спрятался в своем гараже, где, как выразилась мать, лакал пиво.

У моего отца твердая жизненная позиция: мужик – это железо, железо – это мужик. Железный мужик. Если ты проводишь свободное от работы время не в гараже под ржавым днищем своей «пятерки», не под ее капотом, не ласкаешь ее поверхность мягкой ветошью, и у нее не блестит натертый руль, то ты не мужик, а, вероятнее всего, баба без яиц. Твой гараж обязан быть забитым доверху автозапчастями на всякий пожарный случай, потому что только бабы чинят свою машину у «леваков»; настоящий мужик собственными голыми руками проникает в автоорганизм, как опытный и внимательный хирург, чик-чик ножницами и тут же, шить, сестра, но при этом никаких баб! «Чтоб телки ни на метр не приближались к гаражу!» – учил меня он.

Спешно я окинул взглядом мать, уже склонившуюся над маленьким настольным зеркальцем. Сидит на узкой табуретке, поджав одну ногу под себя, сгорбилась, рот открыт, красит черной тушью левый глаз. Затем правый. На черта? На ресницах остаются крохотные черные комочки, ресницы слипаются, когда мать моргает ими, будто намеревается взлететь. Смотрит на себя в зеркало, улыбается. Типа красавица.

– Нечего пялиться на меня, – сказала она, проводя по нижней губе кончиком красной помады, очень яркой. Как дорожный конус в солнечный денек. Железный человек и дорожный конус. – На что ты уставился?