Всеволод Шипунский: Камчатский Декамерон (СИ)

…К приходу «учёного соседа» готовились: на столе стояло пиво, напиток по тем временам деликатесный, и рыба собственного приготовления. Иркин муж смущался, не зная о чём со мной говорить, ибо он был обычный строитель, а я — геофизик, а что это такое — один бог знает, поэтому он всё подливал и подливал мне пива, улыбаясь и пытаясь быть любезным, что явно не соответствовало его мрачноватой натуре. Я тоже чувствовал себя неуютно, рыльце у меня было в пушку, и, похваливая пиво с вяленой корюшкой, я уставлял глаза в методичку, рассматривая «накрученные» там двойные и тройные интегралы, которые инженер-строитель, по разумению её авторов, должен брать «одной левой». «Вот видите, какое дело, — говорил мужик, смущаясь и как бы извиняясь за бестолковость. — Учиться п-приходится на старости лет!..» Я уверял его, что учёба — дело хорошее, в любом возрасте, надо, так сказать, ДЕРЗАТЬ, чувствовал, что выходит глупо-нравоучительно, и тоже смущался.

Ирка сидела за этим же столом, но как бы в стороне, не принимая участия в разговоре и занимаясь с сыном. Она одна чувствовала себя совершенно свободно, и покусывая нижнюю губу, с любопытством посматривала то на меня, то на мужа, явно наслаждаясь пикантностью ситуации. Что уж она представляла в своём воображении — сказать не берусь, женские фантазии мне труднодоступны… Может быть то, что произошло бы, если прямо сейчас сказать мужу, что мы с ним оба её трахаем?.. А потом как-нибудь «замирить» нас, сдружить и устроить «группешник»?.. Не знаю.

С интегралами помочь было, конечно, можно — просто нужно сидеть, лезть в учебники, тратить время… Но я заверил мужика, что всё будет в порядке и без проблем. Просветлев лицом, Иркин муж разлил остатки пива и, смущаясь, заговорил об оплате. Услышав, что об этом не может быть и речи, что всё и так будет «в лучшем виде», он совсем просветлел и принёс ещё одну бутыль с пивом, а потом, провожая, долго тряс мне руку и повторял: «Витя!.. Надо!.. П-пойми!.. На старости лет!..» На что я, конечно, отвечал: «Коля!.. Будь спок!.. Всё будет нормуль!..» Мы уже почти любили друг друга. «Ну, слушай! — говорил он тут же стоявшей супруге, кивая на меня. — Как с соседом п-повезло, а!» «О, да!» — соглашалась она, стреляя в меня глазами, и мы все втроём весело хохотали. Каждый, конечно, имел в виду своё, но нам всем было хорошо и совесть в тот момент меня почему-то уже не мучила.

* * *

…Летит, летит степная кобылица

и мнёт ковыль.

А. Блок

Роман наш прервался как-то неожиданно, вдруг…

Однажды, это было уже осенью, поздней, я должен был отправиться в экспедицию, на Верхнюю Паратунку. Возвращаясь с работы раньше обычного чтобы собраться, за Иркиной дверью я услыхал смех, музыку и громкие голоса — у них явно что-то праздновали: чей-нибудь день рождения, а может Октябрьскую революцию, или очередную квартальную премию: они вообще любили это дело. Следовательно, мне предстоял вечер интенсивной сексуальной разрядки: в такие вот «праздники», разгорячённая водочкой, танцами, общим настроем гульбы Ира заскакивала ко мне и по два, а то и по три раза за вечер — она становилась просто ненасытной!

Расхаживая по комнате, я вспоминал, как это было…

Как появлялась Ирка, но не в затрапезном халате, а в нарядном тёмном костюме с белой блузкой, с большим бантом на вороте, подшофе, естественно, с незажжённой сигаретой в ярко-красных губах, и, подняв соболиную бровь, удивлённо глядела на меня, как будто видела впервые. «Огоньку для дамы… Вы позволите?» — манерно спрашивала она, я же со смехом втаскивал её в квартиру. «О, нет, нет! — отстранялась она от моих объятий. — Я только прикурить!..» Но я-то знал, что «не только»! «С ума сошёл!.. Помада!.. Причёску испортишь!..» — пресекала она все мои поползновения и лишь осторожно прикасалась своей щекой к моей, а я по-братски целовал её в душистое ушко. О том, чтобы расстегнуть блузку, тоже речи быть не могло: она завязана бантом, и вообще — помнёшь. Видя, что верхняя часть её тела мне недоступна, я, имея уже определённый опыт, решительно переходил к нижней. Не могу сказать, носили ли тогда уже дамы колготки или только капроновые чулки, но ни того, ни другого Ира, идя ко мне, не надевала. «Молодой человек! — веселилась она, когда мои руки забирались ей под юбку. — Если вы сейчас же не скажете, что вам угодно — я немедленно уйду!» Я мог только глупо-односложно отвечать: «Тебя!» — в такие моменты мыслительные способности у меня почему-то притуплялись до предела.