Евгений Стаховский - Третий эпизод. Роман

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

В пятидольном размере с форшлагом на сильной доле. Со сбивкой, перечёркивающей время. Словно оно существует.

Ночью всегда приходит музыка. Так и сейчас. Начиная с ритма вышагивает в нужном темпе, обрастает нотами, превращающимися в аккорды.

Должен ли я это объяснять? О чём говорить с тем, кто не знает как приходит музыка. С тем, кому нужно рассказывать как рождается звук, как затем он живёт, вызывая себе подобных.

Начинаем с затакта. Тук-тук. На первую долю. Дальше. Два-и-три-и. Ровно и стройно. С восьмой в четверть. Тук-тук. Дальше: четыре-и-пять-и. Выдержанное повторение. Рука идёт на подъём. Подготавливает основу. Обрастает мощью. Усиливающееся, но не ускоряющееся глиссандо. Пять-и – снова пред-удар, стремящийся отключить сознание.

Поступь умершего рыцаря.

Внезапно раскрывшаяся тоника.

Разве так зарождается жизнь?

04:23

Одиннадцать лет никто не говорил мне: «Я люблю тебя».

20 ноября 2015. Суббота.

12:00

Порой я не пью чай с лимоном только потому что мне лень готовить лимон.

Готовить лимон означает достать лимон из холодильника, тщательно вымыть, срезать верхушку с хвостиком, добраться до дольки, пригодной к чаю.

Я замираю на стадии мытья. Представляю всю последовательность, шмыгаю носом, и наливаю чай, лимона не требующий. Я поглядываю на почти невидимый в плотной коричневой жидкости пакетик и раскаиваюсь в невозможности молока.

17:22

До чего странное у меня всё-таки имя. Непривычное. Я же сам себя никогда не зову. Никогда себя не называю. Оно такое же необычное для меня, как Глеб или Патрокл. Я встречал людей с таким же именем, как у меня, но это всегда они, другие. А как примерить чужое имя на себя? Как представить, что я – те же четыре или семь букв, и для других это такая же составляющая меня, что для меня составляющей не является. Имя никак не объясняет мою вечно пониженную температуру тела, как не объясняет само тело.

Время лежать в горячей ванне. Немного согреться. И чай из ромашки.

06 декабря 2015. Воскресенье.

13:42

Так всегда и бывает.

С каким воодушевлением я начинаю любое новое, с таким же и оставляю. Начиная тетрадь, я думал, что испишу её за неделю. Столько в моей голове было ярких огненных вспышек, призванных озарить весь мир. Теперь они сгорели в плотных слоях атмосферы, как та космическая станция, чьё название уже никто не помнит. Да и бог с ней.

Важнее рассказать чем я занимался последние две недели, отмеченные полным безмолвием. Разве безмолвие – не признак? Разве оно не вопит о настигшей бессмысленности слова? Когда остаются только воспоминания, облачённые в такую сонную форму, что не отличить одно от другого, и всё превращается в иллюзию. Выбрать нечто истинное, нечто настоящее становится невозможно. Сказать: да, это было! я хочу запомнить это навсегда! – как? Связь утеряна. Воспоминания превращаются в сны, а сны столь реальны, что каждая клетка тела воспринимает их как нечто произошедшее, и запоминает не то, как было, а то, как могло быть, как должно было быть, и возвращает сознание на десятилетия назад, словно сон способен исправить ошибки, и мир за окном оказывается совсем другим. Он не тот, каким я помню его вчера. В то же время – я не знаю каким он стал сегодня, ведь я совсем не выхожу из дома.

07 декабря 2015. Понедельник.

17:30

Ах, да. У меня совсем нет друзей. Если подпрыгнуть – земля не содрогнётся.

18:01

Уточним время. К слову о прыжке. Читал «Заратустру» и больше не задавался никакими вопросами. Канатный плясун как продолжение танца, где сам танец – олицетворение земли, на которой нечего больше делать. Только танцевать тарантеллу, избавляясь от накопившегося яда, давно и прочно вписавшегося в генетический код. Так и я сейчас вписываю в тот же код слова, стремясь выйти за пределы четырёх букв.

Канатный плясун – промежуточное звено; существо, пропитанное страхом и страстью; застывшее между мирами. Мирами, не имеющими ни одного точного определения. Сосредоточенный в своём равновесии он движется по невидимой снизу прямой линии, перепутав оси системы координат. Ему следовало бы ползти по канату вверх, к невидимому сцеплению, первоначальному узлу мироздания. Но нет. Он танцует от точки к точке, видя её начало, предвидя её конец. И сам танец в вышине есть необходимость безграничного. Как прыжок – попытка оторваться от земли, опустевшей в своём содержании, в своей раскалённой безысходностью глубине.