Алексей Равносторонний - Чему улыбается рыба

– Ну что ж, на выходе выпустят, куда денутся. А что же Лиса?

…

Ты резво вскидываешь голову и начинаешь яростно кивать, мол, да, лисы – это звери, да ещё те, прямо ух! Какие звери!

– Буквально вчера какая-то Лиса,– делаю акцент на слово лиса, – расцарапала мне спину в трёх местах, укусила за палец. Укусила, эм, за, даже не знаю, стоит ли говорить тебе о таких интимных подробностях места укуса. Убегала от меня по квартире полчаса, уворачивалась с наглым видом от подушек и мягких игрушек, брошенных в её сторону. Виляла хвостом и всячески изображала хитропопика! И я не поверю, ни на минуту, что у такой в доме заведётся хоть одна мышь, да даже летающая не заведётся! Вчера кто прыгал по кровати и пытался достать до потолка губами? Всё! Неси ремень!

И если после слов "расцарапала" и "интимные подробности" ты расплылась в гордой улыбке на все лицо и даже захотела, как мне показалось, пару раз тявкнуть в знак подтверждения моих слов, то про упоминании хвоста и хитропопости улыбка стянулась в ниточку сжатых губ, а глаза опустились. Грудью ты легла на пол и стала едва слышно скулить. А при слове ремень, прикрыла ладонями голову и совсем утихла.

…

Путь от остановки до работы обычно занимал у Алексея минут семь, но сегодня он спешил, чтобы скорее дойти и записать всё на бумагу, условно, конечно, на бумагу, просто открыть электронный документ и быстро напечатать всё, что пока держалось в голове. Быстро залетев в кабинет, на ходу сбросив верхнюю одежду, ткнув кнопку чайника, бросив в стакан чайный пакетик и два кусочка сахара, он начал набирать на клавиатуре.

…

– И что это за лежбище морских котиков ты тут устроила? Хватит притворяться чучелом, я же знаю, рыжая–бесстыжая, ты актриса. Про ремень я передумал.

После этих слов, ты подскакиваешь и пулей летишь к моим ногам, и начинаешь тереться о штанину своим носом, шеей и плечами.

– Передумал про ремень, не значит, наказание отменил. Бегом за мной на диван!

Привычно сажусь, ты ложишься мне на колени и задираешь футболку, оголив ягодицы, разделённые тонкой полоской жёлтых стринг.

– Хм, красивая, дерзкая, непредсказуемая… и у меня на коленях. Ну-ну.

Я глажу твои ягодицы – ты расслабляешься, и, виляя попой, выпрашиваешь ещё немного ласки, но я звонко шлёпаю по твоим упругим половинкам, прекращая твои телодвижения.

– Это, вообще-то наказание, если ты не заметила.

И я продолжаю пороть тебя, каждым ударом добавляя новые оттенки розового к цвету твоей попки, а чтобы снизить амплитуду твоих движений, прижимаю тебя к дивану, и снова – шлёп, шлёп, шлёп.

И только когда, наконец, твоя попа пылает, я провожу пальцем по сведенной промежности, и ты мгновенно разводишь ноги, в надежде на продолжение, но я шлепаю ещё несколько раз и останавливаюсь.

– А теперь слезай с меня. И слушай дальше. Я сейчас пойду клеить разбитую тобой фигурку. А ты – под стол. Ну, куда ты метнулась, не дослушав! Не под кухонный! А под этот, где сяду я. Знаешь, что говорят про девушек, катающихся на дорогих машинах? Мой посыл понятен?

…

А ведь неплохо. Он перечитал ещё несколько раз, удалил пару слов, поправил окончания, ещё раз перечитал, и, наконец, довольный написанным, скопировал весь текст и отправил Лисе.

Это был бурный месяц. С вечера он начинал придумывать новый сюжет для рассказа, а следующим утром, качаясь в автобусе, ещё раз прокручивал его в голове, добавляя новые детали и подбирая лучшие слова. Алексей не замечал ни хмурых лиц, ни снега и холода, ни всех этих людей, которые выходили, просили сделать остановку, смотрели в экраны телефонов или спали – в его воображении цвела весна, и водоворот образов, идей и слов так и просился наружу.

…

он вырвал её из ванной, мокрую и разгорячённую, и вцепился в неё поцелуем, но не простым касанием губ, нет, его язык, как змея проникал сквозь её смыкающие зубы и двигался, так, что не было возможности понять, где начинался один и заканчивался другой рот. Его ладони, как голодные псы, кусали её тело, мёртвой хваткой вгрызаясь в спину и, не пропуская ни сантиметра, обгладывали все её изгибы. Он вводил пальцы в её влажное и скользкое лоно, прижимая к стене своим телом, а потом размазывал её соки у неё по лицу, и она хватала эти пальцы ртом и с жадностью сосала их, будто обслуживающая посетителей бордельная шлюха. Он сжимал и оттягивал её соски до тех пор, пока она не начинала стонать. Он называл её самыми грубыми и пошлыми словами, на которые раньше бы она обязательно дала ему пощёчину, но в тот момент только больше распалялась, и из нежного котёнка превращалась в дикого, голодного до похоти зверя. В этом немыслимом танце слившихся двух тел, рыча, кусаясь и стеная, они ввалились в спальню и, не дойдя двух шагов до кровати, он взял её, в первый, но не последний раз в эту ночь.