Марк Шувалов - Возвращение

Я-то с первой минуты глаз с нее не сводил, такой Женька показалась мне необычной, а она на новенького секретаря-референта тогда не обратила особого внимания – хорошо это помню. Правда, потом утверждала, что сразу меня приметила, просто ей некогда было, очень она на отца в тот раз сердилась.

И действительно, скоро на мое место приняли толстого очкарика-заочника, похожего на коалу, а меня как по мановению волшебной палочки перевели в тот самый отдел логистики, где обитал дружный коллектив, попасть в который я стремился всей душой.

Правда, насладиться привилегиями приобретенного положения мне так и не довелось. И ведь угораздило такого аккуратиста как я, с незапятнанной репутацией безупречного исполнителя, в первую же неделю прошляпить заявку заказчика. Но отгрузку материалов не сделали в установленный срок именно по моей вине. Коллеги, особенно Эд, успокаивали, уверяя, что с каждым по неопытности случалось здесь нечто подобное, и в иной ситуации я бы очень оценил участие Эда, но в тот раз сидел и тупо просматривал сводку отгрузок, не в силах поверить своей оплошности. Хотя данный косяк по моему глубокому убеждению явился лишь следствием той самой странности и подвоха, которые чувствовались мне во всем устройстве этой фирмы с самого начала. Ведь знал, подозревал и все же врюхался…

На душе скребли кошки, и не отпускало ощущение, что я безнадежно облажался. Перед шефом и особенно перед Лизаветой. Глупые, конечно, мысли, но я ругал себя последними словами за то, что не ушел отсюда сразу, ведь боязнь как-то катастрофически опозориться являлась моим пунктиком еще со школы. Впрочем, у кого не возникало подобного подсознательного страха?

Сразу припомнилась череда моментов, когда со мной случались происшествия из разряда стрёмных. Но таковыми они казались только мне. Разумеется, никаким позором от них и не пахло, о них вообще почти никто не помнил.

Однако размышлениям этим не дали развиться, потому что меня, как и полагается, вызвали на ковер. А мало кто знает мою не вполне нормальную особенность, оставшуюся еще с детства, – запросто вырубаться от громкого крика или сильного испуга. Вот такой я чувствительный к неделикатному обращению или, не дай бог, какому-нибудь хабальству. Правда, далеко не всякие хамство и грубость повергают меня. Вовсе нет, а только те, что задевают во мне нечто очень глубоко сидящее и потому действуют на меня гипнотически. Вот и в тот раз со мной случился не обычный обморок.

Меня затрясло, а по рукам и ногам побежали колики, как если бы все места на них затекли от долгого сидения. Но я не вполне отключился, только тело мое стало оседать на пол совершенно нелепым образом, заваливаясь куда-то вбок. Начальник же, ничего не замечая или даже находя подобное поведение подчиненного при разборе полётов вполне соответствующим обстановке, отчитывал меня – голосом, от которого и при обычном-то разговоре стекла в окнах позванивали.

Но тут в кабинет вошла Белка. Тогда мне показалось, что наступила мертвая тишина. К тому моменту я уже благополучно распластался между стулом и стеной и все-таки видел Женькины какие-то нереально непорочные губы. Без малейшего следа помады, они своим естественным цветом и тончайшим веером нежных складочек напоминали листья рождественской пуансеттии… Губы эти приоткрывались – Женька что-то говорила отцу, и он отвечал ей, тыча рыжим пальцем в мою сторону… Что-то протяжно поплыло, и все слилось в хаос линий, в поток барочных бессистемных словесных горстей сыпучей кириллицы, в песок неразличимых лексем…

Я улавливал лишь отдельные звуки и отрывки слов с некоей тенденцией к отрицанию, и во всем этом звуковом потоке доминировало «о-о-о», которое казалось мне бездонным пулевым отверстием в моей груди, завершающимся пустотой, нулем, смертью… и только какое-то слабое, короткое и робкое, с придыханием, «и» намекало на продолжение…

Однако ж долго Женька сегодня спит, пора бы и вставать. Хотя, что я ей скажу? Снова повторять вчерашнее – увольте, это выше моих сил. Только бы дождаться ее ухода. При ней у меня точно не получится действовать по намеченному плану.

Мысли крутились и прыгали между дорожной сумкой, предназначавшейся для вещей на первое время, папкой с документами из секретера и эксцессами фалло-лого-центризма в сфере монологичного гендера. С какой же кровью вбила все это в мою голову Нинель. Она одна как никто понимала потребности моего ума.