Марк Шувалов - Возвращение

Крайне странный тип. С одной стороны вроде даже привлекательный внешне и дорогим парфюмом пахнущий, но что-то с ним было явно не то. Начать с голоса – так называемого артикулированного баса. Это не когда закладывает уши, а когда вы слышите некую низкочастотную структуру, от которой безотчетно вибрирует ваше нутро. Не удивительно, что он держал весь персонал своей фирмы в постоянном напряжении. Но меня, в отличие от большинства его сотрудников, вовсе не страх перед ним одолевал, а какой-то нездоровый интерес. По моим ощущениям человек с такими глазами, несмотря на столь неординарный голос, не мог быть ни злым, ни грозным. Чудилось мне в нем что-то сродни моей собственной неизбывной и неискоренимой тоске. Наверно именно поэтому в непосредственной от шефа близости я неизменно впадал в состояние подобное ступору. Это когда хочешь оправдаться или что-то другое сказать, но тебя совершенно непонятная немота сковывает; хочешь двинуться – и не можешь, даже если не виноват ни в чем. Будто в нулевом пространстве оказался.

Н-да… неясное, неопределенное состояньице, холодком отдающее. И все потому, что какой-то основательный подвох мне чудился в тамошнем устройстве, не только документооборота, но и всей технологической цепочки. Многое мне там неправильным казалось – я ж до этого успел в одной серьезной конторе поработать, откуда пришлось уйти, поскольку человек, место которого я временно занимал, вернулся из-за рубежа. Но две бывшие мои академические патронессы кое-чему все же успели меня научить и рекомендации отличные дали, так что сложностей с трудоустройством на новом месте не возникло. Повезло мне с ними, особенно с Лизаветой. Эта язвительная и суховатая, как профессорша, мадам с умопомрачительно стройными ногами почему-то прониклась ко мне почти материнской заботой. Да что там, просто шефство надо мной взяла и натаскивала, будто заместителя себе готовила. И очень не хотела со мной в итоге расставаться, хотя, как и другим, внешне никогда никаких нежностей не выказывала, а свое расположение ко мне выразила напоследок кратко, жестко и емко:

– Звони, если что. Помогу советом, а может, чем и посерьезней.

И я знал – ее поддержка будет конкретной и весомой. Имела она определенный круг влиятельных знакомств, однажды даже водила меня к одной генеральской вдове – поработать переводчиком в разговоре с приезжими гостями. Помнится, там я впервые попробовал черной икры, которая ни черта мне не понравилась. Вот внучок генеральский – совсем другое дело. На этого мальца я сразу внимание обратил. Не дорос он еще до дела-то, сопляк 13-ти лет, но верткий и ушлый, паразит. Видать, что-то такое уже о себе вкурил, во всяком случае, весьма откровенно и нагло обстреливал меня рысьими жадными глазищами и не просто, а все ниже пояса поглядывал – наверняка мой предательский стояк приметил. Я не знал куда деваться, боялся, как бы бабушка его чего не подумала. А хулиганистый шкет не парился, сигарету у меня попытался панибратски стрельнуть на балконе – под взрослого косил и басом все норовил говорить.

Сигареты от меня он, конечно, не получил – не курю. Но ничего так, не просто смазливый, а по-настоящему красивый пацан и смелый. Я не таким в его возрасте был – зажатым до ужаса, хотя гормоны и меня дико донимали в подростковый период. Но воспитание не позволяло мне очень многого притом, что голова мутилась – завывал я и готов был иной раз даже дырку в заборе трахнуть. А этому отпрыску маститого военачальника, невзирая на гувернантку, свободы, небось, побольше моего предоставлялось.

Генеральша тогда взяла номер моего мобильника и даже пару раз звонила – разумеется, всего лишь в благодарность Лизавете, – с праздниками поздравляла и деликатные вопросы задавала типа того, как дела у меня по службе продвигаются. Поспособствовать желала. Знала б она, какую гуманитарную помощь мечтал я от нее принять, спрятала бы своего внучка сахарного куда подальше.

Помнится, Лизавета, когда мы у генеральши чай пили и мило беседовали, пару раз стрельнула глазами с мальчишки в мою сторону, но быстро успокоилась, ибо поняла, что я держусь в строгих рамках приличий.

Сколько себя помню, я вечно становился любимчиком зрелых дам, начиная с подруг матери и заканчивая завкафедрой психолингвистики Нинелью. И давно уже не удивлялся этому, однако Лизаветино покровительство ценил особо, ведь мы с ней словно кодами обменивалась отдельными словами, понятными нам обоим двойственными и даже тройственными смыслами. Не мог я устоять перед ее блестящим интеллектом, и совершенно без разницы мне было, что она тетка в возрасте и у нас с ней вроде бы ничего общего нет. Оказалось, есть…