Аида Золотая - Последний поцелуй неба

Теперь было важно не пропустить момент, когда Закс выйдет от Катиш. Черт его знает, на что он ведется, а Катиш раскручивать умеет. На Северину же поглядывал какой-то молодой, белобрысый и явно шустрый. Скрыться от него в комнате было рискованно: и Закса упустит, и мадам донесут. Она недолго побродила подальше от центра, когда почти решилась подняться к себе, но облегченно выдохнула. Задержала свой взгляд на Заксе, и ресницы ее чуть дрогнули от незаметного смешка. Быстро он!

Северина взмахнула длинным «конским» хвостом светлых блестящих волос, взяла с подноса бокал вина и, поигрывая в руке хлыстом, двинулась среди гостей, соблазнительно поводя бедрами.

Не дойдя до Закса полшага, сделала вид, что споткнулась, и на его брендовой рубашке бледно-розового цвета расплылось ярко-красное пятно.

— Я такая неловкая, — забормотала Северина, подняла на него глаза и проговорила с придыханием: — Простите…

***

Его жизнь прекратилась в одно мгновение. Он увидел ее.

Все, что было до этого, перестало иметь значение. Прежнего не существовало. Он, прошлый, остался в другом измерении, в котором все помнилось так, будто отголоски звуков сквозь толщу воды. Все, что случилось после, было связано с ней. Самого себя он связал с ней. Туго, так, что путы впивались в тело, оставляя кровавые следы. Скинуть их было нельзя. Он не хотел их скидывать. Даже если это вело к гибели их обоих.

Но в ту минуту он не мог знать будущего. В ту минуту он ничего не мог знать, кроме единственного — он умер, и он родился заново. Видя ее глаза.

Ее глаза. Затаить дыхание и глядеть в них. В мире нет ничего важнее именно этого времени, когда они не скрыты опущенными ресницами, не играют, не кокетничают, не блестят предательскими слезами. Они не затуманены. Она ясны и ярки. Их синева затапливает все вокруг, затмевая небо. Эти глаза пьянят сильнее поцелуев и запретных мучительных ласк, от которых горит душа и сгорает тело.

Ее глаза, умеющие лгать так сладко, что любая правда померкнет возле этой лжи. Пусть так. Он готов был и к этому. Он сам себя вогнал в это. И не жалел ни минуты.

Всего лишь секунда. Быть может, меньше. Он, пресыщенный и изможденный. Она — порочная и ненасытная. Они стоили друг друга.

Она пролила на него вино — едва ли нечаянно. Он сделал вид, что поверил в ее неосторожность. Она подняла на него взгляд. И все было кончено, когда красное пятно продолжало расползаться по его груди.

Его жизнь прекратилась в одно мгновение. Он увидел ее. И родился заново.

Следующие дни после того, как Анна побывала в СИЗО, текли вяло и уныло. В университет не ходила — купила в поликлинике больничный. Спала, ела, дышала. Ни о чем не жалела. Знала, что по-другому быть не могло. Она должна была выдохнуть десятилетний ком, разрывающий изнутри. И верила, что теперь, наконец, живет.

За это время Заксу продлили срок содержания под стражей, несмотря на все усилия команды адвокатов. Анна предполагала, что не обошлось без Алексея, но напрямую не спрашивала. Несколько дней она его даже не видела. Избегала. Знала, что станет просить у Власова новое разрешение на встречу. Отговаривалась от себя тем, что он обещал без нее сдохнуть. А это по-прежнему легко. Понимала, что он к ней не выйдет. Но было одно, что не давало ей покоя.

«Я не убивал Андрея. Я падаль, но его не убивал».

Он не оправдывался в том, что произошло в ее доме в Двугорском. Он не пытался объяснить своих поступков. Но настаивал на том, что не причастен к смерти Андрея. Будто для него это было важным.

«Я не убивал Андрея. Я никогда бы его не тронул. Я падаль, но его не убивал».

Долгие годы Анна позволяла себе оставаться холодной, уверенная, что движется в правильном направлении. Теперь началась горячка. Раз за разом она спрашивала себя, могла ли ошибиться.

Анна слышала его голос, когда бродила из угла в угол по квартире, которую снимала теперь за городом, когда засыпала, когда торчала в больнице.

Впервые она боялась. Анна боялась проявить слабость и пожалеть его.

Однажды вечером, в попытке избавиться от бестолковых мыслей, читала что-то про Древний Рим, обнаруженное в хозяйском книжном шкафу, когда в квартиру неуверенно постучали.

Привалившись к стене возле двери, не глядя ей в лицо, на пороге стояла Таня.

— Пустишь? — спросила она глухо.

— Зачем приперлась? — полюбопытствовала Анна, впуская ее.

Таня отлепилась от стены. Сделала шаг внутрь. И лицо ее попало в резкий свет электричества, обнажая то, что она пыталась скрыть, не поднимая головы.