Ноэми Норд - Снимаем порно! Пятьдесят эротических сцен

Ну и что – если я?

Не москвич, не издательский спонсор.

А погляди сюда: кулачище – видишь?

Вмазал слегка, а кажется – сильно.

Полежи, хорошая, оклемайся, увидишь – сама захочешь.

Акацию эту, с ветками задвинем – и вперед!

Не пугай папочкой. Он у меня знаешь – где?

Тихо – тихо – цыпа…

И это называется в первый раз?

Тварь, я изнасилую тебя, твой рот, твой хохот.

Я бесстыдным образом проникну в твою боль.

Ты, тварь, поведаешь о подземном движении адской души, от судорог в икрах до боли в крестце.

Ломаешь умащенные амброй ногти, когда сопротивляешься, но я научу тебя слушаться господина.

Вчера ты стояла в позе сраного орангутанга и колебалась в такт моей похоти. Но я же видел, дрянь, ты была довольна.

Вовремя закрыла глаза, но сквозь веки мелькнул не испуганный, а любопытный взгляд.

Когда ты, наконец, перестанешь стонать и сама возьмешь плетку?

Оседлай, вонзи в мои бока железные каблуки.

Ты должна ненавидеть. Садизм учит превосходству.

Ты видишь это?

Угадала!

В твоих глазах испуг.

Сегодня это научит тебя жестокости. Ты узнаешь, что такое настоящая пытка.

Огонь пронзит нутро. Ты закричишь.

Я растравлю, наконец, тигрицу и она покажет зубы.

Я вставлю это в тебя.

Ты помнишь, тварь, флакончик с дольседойской мазью?

Он предвкушение райского наслаждения.

Смотри: он пуст.

Ты виновата, что не истекаешь соками при виде моего дружка. Каждый раз приходится увлажнять ленивое лоно жгучими ароматами, купленными у ведьм.

Они знают толк в привороте, поэтому арестованы и подвергнуты пыткам.

Я нашел тебя среди прикованных в сыром подземелье, вырвал из рук ополоумевшей матери. Она не отдавала тебя и кричала:

– Пощади, она еще ребенок!

Она притворялась.

Ведьмы намеренно обольстили меня. Они сотворили черную порчу, приворожив блюстителя морали к детским дрожащим ягодицам.

Только ведьмы сумели превратить меня в монстра, который каждое утро украшает келью мелодией стонов.

Они уверены, что ты не допустишь казни своей матери.

Но твари еще не знают, что завтра все они сгорят на костре.

Таков мой приговор.

Наш флакончик пуст, но капли хватит на последний раз.

Я ухлопал на тебя кучу золота, выкупил тебя у палача, а ты не соизволишь хотя бы ради уважения, иногда откликнуться на мои шаги.

Притворись хотя бы неравнодушной. Испугайся!

Ты знаешь, чего я жду и ради чего приговорил твое молодое тело к мучениям?

Возмутись, закричи, назови старым хрычом, садистом или развратником!

И будешь права.

Но только не ползай в ногах, подставляя рваный анал на растерзание клятвопреступника, не мусоль языком между пальцами ног.

Не проси о пощаде.

Ударь, сволочь, по яйцам, согни меня от боли пополам, и тогда я почувствую себя человеком.

Столько лет владею тобой, как бессловесной оболочкой, созданной из эфира и пустоты. Надоела рабская покорность.

Ты же не ангел!

Возмутись, ударь, закричи!

Завтра ты все равно умрешь.

Дорогая моя, разве я не исполнил твоего, не по-карману, желания отведать изыски филиппинских блюд?

Того, что обычно не подают.

Это не какие-то евразийские «паштеты из соловьиных язычков».

Глотни из карминного бокала —

краешки губ удлинятся от превосходного кьянти —

пей – и вилочкой подцепи, моя мисс,

Ты в шоке? Вопишь?

– Это ухо! Джорж, погляди! В нем серьга! Золотая!

– Разве не ты заказала?

Не давала пять дней…

И до того не давала…

Она долго раскатывала прохладный персик по стальному прессу раба, приминая жесткие заросли вокруг пупка и на груди, пока ароматный фрукт не согрелся, а содержимое не отчленилось от косточки и не смесилось в густой нектар.

Потом надкусила тугую кожуру и, впиваясь пронзительным взглядом в лицо прикованного к ложу гиганта, медленно высосала муторный сок.

Капли фруктозы добавили губам желтых ненасытных оттенков.